собой, но еще и вскрывали корпус, поднимая съемные палубные листы, ставили механизмы на амортизаторы, заменили часть электрооборудования, установили новую систему поглощения углекислоты. Это, конечно, еще не наша В-64, но гораздо лучше того, что имели наши подводники того сорок третьего года, если имели вообще. Теперь, используя полученный опыт, решили доработать, насколько возможно, и остальные лодки, благо оперативная обстановка позволяла.
Фрицы вели себя тише воды, ниже травы. Через Нарвик летом руду не вывозили, сухопутного фронта не было, и лишь очень редко по норвежским шхерам проходили одиночные транспорты со снабжением для гарнизона, а иногда и мелочь, вроде десантных барж, на которые тратить торпеду было бы мотовством. Зато мин фрицы не пожалели и утыкали все побережье батареями — в общем, ушли в глухую оборону, которую мы не особенно и старались прорывать. Нарвик сохранял единственное военное значение как база подводных лодок 11-й флотилии кригсмарине — пополненная, она насчитывала полтора десятка субмарин. Правда, в нашу зону они предпочитали не соваться.
Здесь предки хорошо справлялись и без нашей помощи. Поскольку немецкие подлодки, выходящие из Нарвика, были единственным реальным противником Северного флота, тактика борьбы с ними была отработана. Начинала обычно радиоразведка. Перехват и пеленгация сообщения с борта U-бота — ну, значит, дичь в море, сезон охоты начался. Вылетали самолеты по вычисленным координатам: бортовые радары позволяли обнаружить субмарину, не будучи ею замеченным. Сами самолеты не атаковали, но, определив место, курс и скорость цели, наводили на нее «катюши», уже находящиеся в море — дальше следовали выход на перехват, занять позицию впереди по курсу, погрузиться и ждать, пока добыча не сунется под торпеды. Понятно, что не все проходило так гладко, но четырех фрицев за май и июнь наши потопили, и без потерь со своей стороны — чем хороша «катюша», силуэт ее очень сильно отличается от немецких лодок, так что нет риска по ошибке атаковать своих. Немцы, кстати, тоже пытались высылать авиацию, но с взаимодействием у них было хуже, по крайней мере, не отмечено ни одного случая, когда фрицевские лодки пытались бы по авианаводке атаковать наши, а радиолокаторы «катюш» давали возможность заранее засечь не только надводного, но и воздушного противника. Вот только «гагары», летающие лодки с магнитометрами, представляли некоторую угрозу и шли низко, из-за чего замечались локатором в последний момент — могли и обнаружить наших и под водой, на не слишком большой глубине, и сбросить глубинные бомбы. Но хотя над морем вдали от берега не было истребителей, ни наших, ни немецких, воздушные бои велись, и иногда очень жаркие, но все же Ту-2, или «бостон», был к ним более приспособлен, чем фрицевский «кондор», или гидросамолет, так что большей частью победы были за нашими.
И судя по вниманию со стороны не только флотского командования, но и Москвы, дело тут было не только в нескольких потопленных субмаринах, а в отработке тактики взаимодействия лодок и авиации. На Балтике наши вышли к морю у Риги, отрезав всю группу армий «Север»; сообщалось о переговорах с финнами — помня иную историю, легко было понять, что очень скоро наши набросятся на немецкие коммуникации от Таллина и Риги на запад, причем выходить будут не из Кронштадта и Лавенсари, преодолевая с потерями многоярусные минные поля Финского залива, а из Ханко и Або, сразу попадая в Балтийское море — не Север, а Балтика приобрела сейчас стратегическое значение. Именно там предполагались ожесточенные морские бои, тактика и оружие для которых готовились здесь. Правда, на мой вопрос, ожидается ли переброска подлодок СФ на Балтфлот, Зозуля (все еще начштаба флота) ответил отрицательно. Нужно было время, чтобы восстановить шлюзы Беломорканала и Свири, а вот стажировка у нас балтийцев — это, по его словам, как в Москве решат, но очень возможно. Пока никто не приехал — а жаль. С Маринеско познакомиться очень хотелось бы.
Подводник — профессия специфическая. Субмарина — это охотник-одиночка, а не единица в эскадре, где от командира требуется лишь «держать в кильватер флагмана», как сказал адмирал Джелико после Ютландского боя про одного из своих подчиненных. Вышли из базы, простились с эскортом и, считай, пока не вернемся, нас для берега и нет, сами по себе, и командир — царь и бог на борту. И ходим по грани: если лодка гибнет, то чаще всего со всем экипажем, причем и место обычно неизвестно, «на связь не выходит, позывные без ответа, автономность вся — значит, конец». Так что «где начинается… кончается порядок» к подплаву относится больше, чем к авиации. Понятно, что я имею в виду именно уставщину, а не отношение к технике, и, кстати, знаменитый летчик Громов, который вслед за Чкаловым через Северный полюс летал, когда его спрашивали, как ему удалось за всю жизнь ни разу не заполучить серьезных лётных происшествий, отвечал: «Очень просто, я с машиной только „на вы“, и никак иначе».
А Маринеско Александр Иванович, такое мое мнение, талант свой загубил сам. Не был он жертвой ни завистников, ни тем более «кровавой гэбни» — а той самой проклятой сорокаградусной, которая у нас в России уйму народа сгубила. Поскольку о его пьянстве — нет, не в походе, боже упаси, а на берегу после — читал и слышал от многих. Какая там гэбня, если в тридцать восьмом его с треском вышибли было из флота из-за какой-то родни за границей (в Румынии), а после почти сразу же восстановили! А вот «К себе требователен недостаточно», — это написал еще в первой командирской аттестации на старлея Маринеско, командира М-96, его комдив Юнаков Евгений Гаврилович, личность в балтийском подплаве столь же известная, как Колышкин у нас на СФ. В октябре сорок первого наш герой был исключен из Партии «за пьянку и недисциплинированность», но что интересно, его даже с должности не сняли, хотя обычно за такой формулировкой следовал трибунал. В декабре сорок второго его восстанавливают в Партии, и не за резко улучшившуюся дисциплину, а за образцовое выполнение боевого задания — потопленный немецкий транспорт, — несмотря на сильный эскорт и высадку диверсионной группы на берег Нарвского залива. С апреля сорок третьего он командует С-13, причем комдив Орел, который якобы непрерывно гнобил его все два года, пишет в характеристике: «Боевой и отважный командир, подводное дело знает отлично… — Но в то же время: — …склонен к выпивке, в повседневной жизни требует контроля». Ну, и тот самый поход, когда потопили «Густлоф», вернее, что ему предшествовало — сначала драка с финнами в ресторане, затем ночь с очаровательной шведкой, и в итоге СМЕРШ и абсолютно реальная угроза трибунала. Или я чего-то не понимаю, но за такое и не в сталинское время можно было попасть по-крупному, но все тот же Орел буквально выпихнул его в море в самый последний момент, причем «кровавая гэбня» не возражала. Об атаке века написано подробно, и Орел честно подписал представление на Героя, но тут встало на дыбы командование флотом, с формулировкой: «Во избежание отрицательного влияния на курсантов военно- морских училищ». Так что до Москвы, Наркомата ВМФ, эта бумага даже не дошла. Маринеско получил Красное Знамя, а экипаж, честно исполнивший свой долг, из-за своего командира и вовсе остался без наград, что повлияло на Александра Ивановича крайне отрицательно. В новой характеристике от комдива на нашего героя было написано: «Своими служебными обязанностями не занимается, пьет. Пребывание в должности недопустимо. Необходимо убрать с корабля, положить в госпиталь, лечить от алкоголизма или уволить в запас». Причем до приказа на увольнение его вызвал на ковер сам нарком Кузнецов и дружески посоветовал завязать — Маринеско не послушал. На флот он больше не вернулся. Еще восемнадцать лет жизни по наклонной, работал топографом, грузчиком, столяром; умер от рака в Ленинграде в ноябре шестьдесят третьего. Было ему всего пятьдесят.
Я не имел чести знать Александра Ивановича Маринеско. Но могу поверить написанному про него, потому что среди моих знакомых еще в той жизни, в двадцать первом веке, был такой самородок, золотые руки, шукшинский ум, отличный человек — когда трезвый. И хуже зверя, если напьется. Умер в сорок девять от нее же, проклятой. И одна лишь надежда, что теперь Маринеско пропасть не дадут — мы же передали, «кто есть кто», в том числе и на флоте. И что интересно, и Сталин, и Кузнецов нашего «подводника номер один» запомнили, уточняли что-то про него. Интересно, в 1943 году, умеют от пристрастия к спиртному лечить — хоть химией, хоть гипнозом?
Такой вот наш фронт работ — новые торпеды и новая тактика. Поскольку «Воронеж» временно прикован к стенке, на полигон выходили на Щ-422 — не я, Буров со своими, — вернулись довольные. Хотя, говорят, нам-то достались торпеды из опытной партии, буквально ручной сборки и соответствующего качества, а вот теперь, пошла серия, и сразу началось… Тридцать процентов — какие-то неполадки или полный отказ, у нас ведь не было такого! И еще мне сказали, непорядок, что у нас главный калибр пустует, и кто надо озадачил кого надо сделать аналог знаменитых японских «длинных копий», но калибром не шестьдесят, а шестьдесят пять, и с наведением по кильватеру, тем более что какая-то информация по ним на компах нашлась. Выйдет что-то адской убойности, но у них ведь проблема — пуск на воздухе, после переход на кислород, иначе взорвется сразу, и не дай бог это не отладят… Да и по времени не выйдет уже
