Ждер, целившийся в него стрелой, узнал этот голос. То был Григорий Гоголя, прозванный Селезнем, тот самый злодей, что пытался пробраться в Тимиш и увести или заколоть белого жеребца князя Штефана. Сняв стрелу с тетивы, Ионуц поскакал к бойцам, крикнул сынам Кэлимана, чтобы они остановились и бросили колеса. С земли, недалеко от Гоголи, поднялся, покачиваясь и сжимая руками лоб, старый одноглазый казак. То был дед Илья Алапин.
— Где ты, атаман? — спросил он, запинаясь и, точно слепой, ища опору.
— Тут я, дед Илья. Ну и попали мы в передрягу…
— Ох, атаман, попали… Решат они нас жизни, и не станет у нас больше забот на этом свете.
— Не настал еще час, дед Илья. Это не купцы. Ошиблись мы. Не нашли мы того, чего искали, а их милостям нечего взять с таких горемык, как мы.
Ждер осадил коня. Гнев еще кипел в нем. Приладив лук к седлу, он выхватил саблю, собираясь по- свойски разделаться с Селезнем.
Гоголя удивленно взглянул на него.
— Готов побожиться, боярин, что мы уже однажды понесли урон от твоей милости. Дед Илья, это же тот самый ионэшенский дьявол.
— Ага! — пробормотал дед Илья, с трудом опускаясь на землю.
— Вот тебе крест, ей-богу, боярин, — продолжал Селезень, — не знал я, кто вы такие. Вот он, наш прибыток, лежит вокруг.
Кое-кто из товарищей казака уползал в сторону лечить раны. Уцелевшие бегали по полю, ловя коней. Гурты были в овраге. Служители Ионуца стали собирать сани и приводить их в порядок. Снег был утоптан и во многих местах залит кровью. Онофрей и Самойлэ отыскивали свои колеса и колы среди павших коней и всадников, совершенно равнодушные к своим недавним подвигам. Более того, вид у них был такой, словно они стыдились всего, что натворили, и оба не смели взглянуть на Ждера.
— Слушай, Селезень, — проговорил с недоброй улыбкой Ионуц. — Будь тут батяня Симион, ты бы опять, возможно, спасся, ибо у тебя с ним свои дела. Но я должен убить тебя, чтобы ты не вернулся к своему хозяину.
— Какой такой хозяин? — удивился Гоголя.
— Тот, что послал тебя против нас. Выходит, он знает и о моем брате, и об отце архимандрите и замыслил что-то и против них.
Ждер сжал рукоятку сабли. Гоголя отчаянно крикнул:
— Клянусь верой своей, самым святым, что есть у меня! Ничего не понимаю, что ты там говоришь, боярин. Я и в самом деле иногда служу некоему хозяину. Но нынешнее дело задумано мной, а направили меня сюда мои друзья — один прутский паромщик и старый мельник. Больше я ничего знать не знаю. Велено мне только завернуть в волчинецкую усадьбу. Туда сегодня или завтра должен приехать и сам боярин Миху.
— И боярин Миху ничего не знает?
— А что он должен знать?
— Я спрашиваю, знает ли он о чем-либо? И ответь, не мешкая, если хочешь сохранить голову на плечах.
Селезень прохрипел, сдерживая бешенство:
— Руби мою глупую голову, боярин Ионуц. Мне она ни к чему, да и не стоит она ломаного гроша. Не понимаю, о чем ты говоришь. Убей меня, но я ничего не понимаю.
Дед Илья, внимательно слушавший разговор, устремил вдруг единственный свой глаз на Ждера.
— Православные, тут, должно быть, замешана бесовская сила, иначе говоря, женщина, — жалобно проговорил он. — Уж не та ли девка, которую привез в волчинецкую усадьбу молдавский боярин, к которому послал нас боярин Миху?
При этих словах Ждер заерзал в седле. Гоголя легко прочитал вспыхнувшую в его глазах радость и тут же догадался, зачем следует вооруженный торговый караван по дорогам Польши.
— Боюсь, что тут не только моей голове грозит опасность, — ухмыльнулся он.
Ионуц грозно посмотрел на него.
— Да, да, — весело продолжал Гоголя. — Теперь я понял, чего вы ищете. Так что прощайте и не поминайте лихом.
Сказав это, он натянул поводья и, вонзив коню шпоры в бок, поднял его на дыбы. Но Илья Одноглаз дико завопил:
— Погоди, безумец!
Ионуц уже натягивал тетиву лука. Онофрей и Самойлэ угрожающе подняли свои колья.
— Погоди, безумец! — завопил дед Илья и, схватив за узду коня Гоголи, повис на ней всей тяжестью. — Неужели ты не видишь, что сам господь направляет наш путь? Сперва в Тимише был нам ниспослан знак, но мы не прислушались. А ковша обещанных золотых мы и в глаза не видали, хотя жизнью едва не поплатились ради прихоти сумасбродного вельможи. Теперь мы опять служим боярину Миху, а господь снова посылает нам знак и бьет нас по щекам. Приспело время свершить нам правое дело, атаман Гоголя. Помнишь, мы собирались построить скит и затвориться в нем. Я думаю, что мы можем заключить с этими боярами самую лучшую сделку: раз их милости явились за логофэтом Миху, поможем им — пусть берут его и увозят к своему князю, как пожелал и повелел господарь Штефан-водэ. А нам пусть за это дадут нашу долю на возведение святой обители, о которой я говорил.
Ионуц с удивлением слушал слова деда Ильи Одноглаза.
— Мы не затем пришли, — сказал он. — Однако ж такую сделку можно заключить. Я и сам могу вам обещать от имени пана Яцко ковш золотых. А то могу отдать вам эти три гурта, пока не прибудет преподобный архимандрит Амфилохие.
— Меня отпевать еще рано, — прорычал атаман. — Да и в толк не возьму, к чему все это.
— Покорись, Селезень! — жалобно взмолился дед Илья Алапин. — Сейчас нам с тобой лучше всего ничего не понимать. Покоримся и помолимся господу о построении обители.
Атаману ничего не оставалось, как покориться. Он был раздавлен и жалок. А рядом, не спуская с него глаз, стояли наготове сыны Некифора Кэлимана.
ГЛАВА XV
Собрав волов, разбежавшихся по Бабьим оврагам, Ионуц Ждер и его люди вышли к Слониму. Там, вблизи какого-то селения у перекрестка дорог, ждал их Иосип Нимирченский. Верный слуга Дэмиана Черного избрал себе для привала уединенное место под древним, давно высохшим тополем, сторожившим перекресток. Толстый, в четыре обхвата, ствол высоко вздымал над снежным полем крону из перепутанных ветвей. У самой вершины сидел на суку ворон в то и дело каркал, словно подавал непонятные знаки человеку, сделавшему привал под деревом. Этот человек развел костер в углублении у корней и, привязав рядом коня, надел ему на голову торбу с зерном. Сам же он лежал на потнике, подставляя огню то один бок, то другой.
Ждер довел своих людей и гурты до самой околицы и, по обыкновению, купил в деревне стог сена, заплатив за него семь гривен из шелкового кошеля. Затем направился к костру, у которого сидел Иосип. Подъезжая, он вглядывался в гонца, пытаясь угадать по его лицу, какую весть сейчас услышит.
Иосип поклонился в ожидании вопроса.
— Как я понимаю, друг Иосип, вести у тебя добрые.
— Ты правильно сказал, боярин. Небо милостиво к нам. На второй же день после того, как мы направили к тебе Ботезату, явился к нам служитель Миху-логофэта. Наконец-то удалось кое-что узнать про житничера Никулэеша Албу. Оказывается, накануне у людских служб спешился некий Дрэгич, гонец Никулэеша Албу, и потребовал, чтобы его тут же повели к боярину.
Дела, о которых он поведал, должно быть, не терпят отлагательства, ибо утром логофэт Миху велел слугам готовиться к отъезду. Правда, ни на второй, ни на третий день он не сдвинулся с места. Больно
