тоже есть порядочные люди. Может быть, это даже вы! Но не штабс-капитан Сергеев.
— На чем они уехали, не припомните?
— Это может знать Войцех, кэлнэр, что их обслуживал. Он провожал пару на крыльцо. И сказал, что их дожидался экипаж.
— Наемный извозчик? Уже стоял наготове? Были ли приметы у кучера или повозки?
— То я не знаю. Надо спросить Войцеха. Он придет через три часа.
— Хорошо. Мой помощник, — Лыков кивнул на Егора, — агент Иванов зайдет к вам нынче вечером и опросит официанта. А к вам лично большая просьба…
— Догадываюсь. Если я снова увижу эту даму, сообщить в сыскную полицию. Так?
— Так, пан…
— Крухляковский.
— Спасибо, пан Крухляковский, за потраченное время. Нам было важно узнать то, что вы рассказали.
— Минуту, пан Лыков. Если сюда опять явится штабс-капитан Сергеев, мне не следует говорить ему о нашей встрече?
— Сергеев больше не появится. Его зарезали сегодня ночью, а труп подбросили на свалку.
Крухляковский побледнел и стал медленно-медленно подниматься.
— Зарезали… капитана?
— Да. Ваша загадочная красавица, возможно, увезла его прямо на ножи. А может быть, и нет. Поэтому нам нужно ее найти. Если что узнаете — сразу на Сенаторскую!
Когда Лыков вошел в общую комнату, все находящиеся в ней сразу встали. Алексей удивился: вроде пока не генерал! Но потом догадался. Сыщики узнали от начальства, что вчера столичный гость заступился в ресторане за поляков. И теперь выказывали командированному русскому свое уважение.
— Вернулся ли Витольд Зенонович? — спросил Алексей у старшего агента Степковского. Тот вытянулся во фрунт.
— Так точно! Он в кабинете у их высокоблагородия.
И тут же побежал распахнуть перед Лыковым дверь.
Войдя в кабинет, коллежский асессор увидел любопытную картину. Гриневецкий с сильной лупой в руках разглядывал какой-то мелкий предмет. Нарбутт навис над ним сбоку и гово рил по-польски, живо жестикулируя.
— Нашли что-то с убитого? — догадался Алексей.
— А то! — радостно ответил Нарбутт. — Вот, мудрое начальство не могу в этом убедить.
— В чем именно?
— Что это брелок с цепочки штабс-капитана.
— Значит, отыскали блатер-каина?
Гриневецкий отложил лупу и укоризненно произнес:
— Алексей Николаевич! Я в отделении запретил употреблять слова из уголовного лексикона. А то совсем разучимся говорить на языке нормальных людей.
— Виноват, не знал. Но что с брелоком?
— На Тамке живет старая воровка Ядвига Папроча-Дужа, — принялся объяснять Витольд Зенонович. — Прозывается она так в честь местечка, где родилась. Возраст сделал ее скупщицей краденого. Хитрая бестия! Но сейчас попалась. Прямо со свалки я пришел к старухе, неожиданно, и обнаружил весь набор: золотые часы с цепочкой и этим вот украшением, золотой мундштук и серебряный портсигар. На брелоке я отчетливо вижу две буквы: «С» и «М», третья не читается. Эрнест Феликсович пытается ее разобрать.
— Так-так! А имя-отчество покойного уже выяснили?
— Да. В морг заезжал бригадный адъютант, забрать тело. Он сообщил, что Сергеева-третьего звали Матвей Ардалионович.
— То есть обе известных нам буквы совпадают! А сами часы адъютант не опознал?
— Нет. Они ничем не примечательны, таких много. Зато я выяснил, откуда у скромного обер-офицера столько денег.
— Все-таки контрабанда?
— Не угадали. Это подарки вдовы генерала Федорова, бывшего командира бригады.
— Подарки вдовы? Сколько ей лет?
— Сорок восемь. А Сергееву было двадцать семь.
— М-да… — скривился Лыков. — Лучше бы уж была контрабанда…
Поляк и жмуд хмыкнули, потом Гриневецкий вернул брелок титулярному советнику.
— Ты дальше рассказывай, там еще интереснее.
— Папроча-Дужа сразу указала на того, кто принес эти вещи. Некий Эйсымонт Новец. Мелкий и ничем не выделяющийся вор. Но живет возле свалки! Его сейчас ищут и к вечеру, полагаю, доставят. Желаете присутствовать при допросе?
— Разумеется. Только сперва схожу на Медовую, переговорю наконец с судебным следователем, а от него сразу сюда. Прошу без меня допрос не начинать. Или выйдет слишком поздно?
— Эх, Алексей Николаевич, — вздохнул Гриневецкий. — Это вчера в шесть часов мы отправились по домам: был спокойный день. А сегодня… Убит русский, да еще офицер. И так в гарнизоне говорят, что сыскная полиция не ищет преступников, потому что в ней одни поляки! И вот второй труп с начала года. Некоторые вроде вас считают, что и третий… Спокойные дни кончились. Когда бы вы ни возвратились, все будет не поздно…
Алексей пришел к следователю вместе со своим помощником. Представил его и попросил рассказать о деле Емельянова с самого начала.
Черенков извлек тонкую папку казенного зеленого цвета и достал из нее несколько бумаг.
— Вот, собственно, и все дело. Что сыскные в первый день нагребли, тем и богаты. Два месяца прошло — ни улик, ни подозреваемых.
И следователь рассказал, что знал.
Тело ротмистра Емельянова обнаружили утром 13 марта, в католическое Благовещение. Это случилось на Окоповой улице напротив Жидовского кладбища. Труп лежал под забором, накрытый рогожей. Места там разбойные, не хуже московской Хитровки. Бывалый полицейский офицер ни за что не пойдет туда ночью один. Емельянов служил приставом Повонзковского участка три года и знал его наизусть. Он был смелый и твердый, никого в жизни не боялся, а вот уголовные страшились его как огня. Но даже с такой репутацией ротмистр не мог оказаться там, где оказался… С облавой или полицейской засадой — да, а один, по своей воле — ни за что. Ибо это уже не смелость, а глупое безрассудство, какого в характере пристава не наблюдалось.
— Вонифатий Семенович, — прервал рассказ Лыков, — а какого течения убитый придерживался в польском во просе?
— Что именно вы имеете в виду?
— Я в Варшаве всего второй день. Но уже понял, что весь служивый люд здесь делится на три направления. Первые считают, что мы перед поляками кругом виноваты и нужно сильно смягчать политику. Таков, например, обер-полицмейстер Толстой. Вторые до сих пор живут памятью шестьдесят третьего года. Преимущественно это военные. Они требуют только усиления строгостей. Третьи, самые малочисленные, — за взвешенный подход. Радикалов давить, но с умеренной частью общества договариваться. Такой точки зрения, к слову, придерживается Егор Саввич.
При этих словах Черенков впервые внимательно взглянул на лыковского помощника и сказал:
— Похвально. Русской политике в Польше не хватает именно взвешенности. Что же касается вашего вопроса, то ротмистр Емельянов был сторонником силовых мер. И не только в борьбе с уголовными. Обывателям от него тоже часто доставалось.
— И как же он уживался с начальством?
— Плохо, — ответил за следователя Егор. — Обер-полицмейстер не переносил пристава. Дважды в
