обливаясь потом, он носился между столами, обслуживая многочисленных завсегдатаев, и к концу дня буквально лишался сил.
— Ну, живее, живее! — то и дело подбадривал его хозяин.
И все это из-за куска хлеба…
Микаэл надеялся, что ему удастся относить что-нибудь матери, братьям. Нет, не вышло. В первый же день, заметив оттопыренные карманы мальчика, Хаджи обыскал его и отнял все. А потом уж он всегда перед уходом его осматривал.
Проработав несколько месяцев в чайной, Микаэл сбежал от Хаджи Гиноса, и мать ни словом не упрекнула его за это.
4
С рынком раньше всех познакомился Аби. Голод рано выгнал его на улицу. Теперь этот живой, как огонь, мальчишка вместе с бродячими собаками с утра до вечера крутился вокруг рыночных стоек и набивал свой голодный желудок всем, что попадалось под руку, — выброшенными на помойку дынными и арбузными корками, фруктами и овощами, а то и чем-нибудь более съедобным, стянутым из-под носа у торговок. Не дешево это ему обходилось — его ловили, безжалостно избивали, но все напрасно: он не унимался.
Ловкий и смышленый, Аби вскоре сошелся с целой ватагой таких же беспризорных мальчишек и участвовал вместе с ними в набегах на пригородные сады и огороды.
Дома он не давал покоя братьям, особенно Арменаку, хилому, похожему на выросшее без солнца деревцо, мальчику, с грустными, будто заплаканными глазами. Казалось, что его все время мучит какая-то неотвязная мысль, какая-то забота. Говорит он с тобой, но видно, что думает о чем-то другом, мысли витают где-то далеко. И смеялся Арменак редко, будто нехотя. Только, бывало, улыбнется криво, половиной лица, и улыбка-то у него хмурая, невеселая. Сона искренне сожалела, что Арменак родился мальчиком, а не девочкой. Было время, когда она даже одевала его, как девочку, повязывала лентой его шелковистые мягкие волосы и радовалась своей выдумке. Но очень скоро жизнь так скрутила ее, что стало не до развлечений. До девчонских ли нарядов, когда не знаешь, как перешить да приспособить какую-нибудь одежонку старшего на младшего.
Слаб здоровьем был Арменак, кашлял, как мать, и все чаще выступал на его щеках подозрительный румянец. Зрачки глаз начинали гореть, как угли, а белки казались кусочками перламутра.
Здоровье сына тревожило Сона больше, чем свое собственное.
— Боль всех моих болей — это Арменак, — говорила она горько.
В одном из углов двора, у забора, отделявшего его от улицы, Арменак разбил крошечный садик и целый день копошился в нем, как муравей в муравейнике. Сам смастерил он и лопату и мотыгу, разрыхлял землю, окучивал кусты и деревья, сложил ограду. Сам носил воду, поливал, холил и нежил свои растения.
Микаэла не интересовал сад брата, он даже не подходил к нему. Зато Левон иногда помогал Арменаку, подвязывал ветви, подправлял ограду, сложенную из обломков штампованного железа.
А делом Аби было только разрушать, все разрушать. Чего он только не выдумывал, этот негодный мальчишка!
Норовистым жеребенком врывался он в сад брата, все вытаптывал, разрушал ограду, срывал проволоку, скреплявшую подпорки, и — улетал, как ветер: ищи его!..
Поздно, когда все уже спали, возвращался домой этот кот-ворюга, зарывался в постельное тряпье и тут же засыпал.
Бедный Арменак! Ему оставалось только терпеть и прощать. Не раз, сдерживая обиду, молча восстанавливал он разрушенное Аби. Конечно, его следовало бы поколотить, но поди знай, что еще придумает в отместку этот сорванец, какую новую беду обрушит на твою голо ву. Чего доброго возьмет нож и покалечит деревца или вырвет их с корнями и выбросит через забор на улицу…
Только у Микаэла доходили руки до Аби. Он бил его крепко, безжалостно. Но, как ни странно, Арменак же и вырывал Аби из рук старшего брата, уговаривал его быть помилостивее.
А что пользы? Разве понимал и ценил это Аби?..
Однажды на рынке с ним стряслась большая беда. Он влез в лавку к персу, торговцу фруктами. Лавочник, заметив воришку, притворился спящим. А когда Аби с проворством кошки подобрался к ящику с унаби и протянул к ягодам дрожащую руку, перс неожиданно ударил по ней суковатой палкой. Ударил сильно, со всего размаху. Все тело мальчишки пронизала адская боль. Аби стремительно выскочил из лавки и бросился наутек, толкая и сбивая с ног встречных, топча наваленные на земле овощи и фрукты, расшвыривая ящики и мешки с продуктами… Ему казалось, что вот-вот его настигнут, схватят, забьют насмерть…
Но перс и не думал о погоне. Довольный своей жестокой проделкой, он только весело смеялся, глядя вслед убегавшему мальчику.
— Что, съел, собачий сын… я… — и он разразился площадной бранью по адресу изувеченного его дубиной ребенка.
Убежал Аби, унося свою искалеченную руку, но на этом его злоключения не кончились.
5
Впустую надрывалась старая Ази, доказывая, что кондитерская Саганова, где работал Левон, — для него «настоящий рай». Так ли это было на самом деле?
Правда, Саганов был не таким, как Хаджи Гинос, — человеком, потерявшим совесть и стыд еще во чреве матери. Он никогда не следил за тем, что мальчик ест, и даже сам нередко разрешал ему отнести домой подгоревшие печенья или булочки.
Теперь, когда Микаэл не работал, Левон оказался единственным кормильцем семьи. Он делал все, что мог, чтобы не остаться в долгу перед хозяином и заслужить его расположение. Безропотно работал он то в пекарне, то в самой кондитерской, а нередко с корзиною в руках, топча городские тротуары, сопровождал по магазинам молодую жену Саганова.
Невыносимый характер был у этой женщины. Нужно ей было что-нибудь купить или не нужно, она все равно заходила почти в каждую лавку. Но это еще можно было кое-как сносить. Страшнее было другое.
Жена кондитера, Нигяр, была молода, так молода, что Левон, увидев ее впервые, подумал, что это хозяйская дочь. Была она красива и ходила, игриво покачивая пышными бедрами. Стоило ей войти в какой-нибудь магазин, как все в нем, начиная от хозяина и кончая последним подручным мальчишкой, выпяливали на нее глаза и вслед ей неслись всякие непристойности.
Нигяр притворялась, что не слышит, а Левон не знал, куда деваться от смущения.
Мальчик не мог не заметить, что после этих «комплиментов» походка его госпожи становилась еще более кокетливой, а на щеках выступал румянец. Она будто только затем и заходила в магазины, чтобы услышать эти словечки.
Кондитер был полной противоположностью своей жены. Этот сухощавый, скупой на слова старик, казалось, ничем в мире не интересовался и считал, что все в жизни лишь суета сует.
После смерти первой жены он долгие годы вдовел, а потом как-то вдруг женился на этой молодой вертихвостке.
Однажды утром хозяин подозвал Левона к себе и велел ему отнести домой свежую рыбу.
Нигяр не сразу отпустила его назад в лавку.
— Погоди, пойдешь со мной, — сказала она и, налив мальчику стакан чая, принялась торопливо одеваться.
Одевалась Нигяр в той же комнате, где сидел Левон. У мальчика чуть глаза ка лоб не вылезли — где
