— В книжке написано, что хитрей.
— Она сладит с бобром?
— Наверное.
— Хорошо, тогда я — Росомаха.
— Нет. Я не могу дружить с тем, кто побьет меня. Оставайся Дятлом. Это больше тебе подходит. Дятел хорошее дерево испортит, кору продолбит.
— Ну, это лучше, чем бобровать! — отрезал Сэм.
Слово «бобровать» имело свою историю. В Сэнгере считалось величайшим достоинством умение обращаться с топором. У старых поселенцев топор был единственным инструментом. Говорили даже, что некоторые жители «чуточку заточат топор и бреются им по воскресеньям».
Когда сын начинал самостоятельную жизнь, отец дарил ему хороший топор.
Чтобы надрубить дерево и повалить его в нужную сторону, необходимо знать много правил. И жители Сэнгера усваивали их чуть ли не с первого дня жизни. Бобры, как говорят, подгрызают дерево кругом, пока оно не свалится. Если дровосек неумело подрубал дерево, его занятие называли «боброваньем». И поэтому, если «работать, как бобр», считалось высшей похвалой, то «бобровать» дерево означало позор.
Потому-то насмешку Сэма мог оценить только житель Сэнгера.
XI
Тайны трав
Как только представился удобный случай, Ян собрался к бабушке Невилль.
— Иди без меня, — посоветовал Сэм, — она на тебя и не взглянет, если мы придем оба. Ты слишком здоров на вид.
И вот Ян, к своему удовольствию, пошел один. Как он ни любил Сэма, его смущала болтливость приятеля, а главное, Сэм всегда прерывал разговор на самом интересном месте.
Ян захватил с собой записную книжку и карандаши, а по дороге нарвал букет цветов и трав. На этот раз старушка приняла его совсем иначе.
— Входи, входи! — заговорила она. — Как поживаешь, как поживает твоя мать с отцом? Садись и расскажи, что поделывает тот негодный мальчишка, Сэм Рафтен.
— Он уже выздоровел, — ответил Ян и густо покраснел.
— Еще бы! Конечно, он здоров! Я-то знала, что поставлю его на ноги, и сам он знал это, и мать его знала, потому и позволила идти ко мне. Она что-нибудь сказала?
— Нет, бабушка, ничего.
— Вот негодная! Спасла ее сына, хоть они и ограбили меня, так даже «спасибо» не сказала, бессердечная! А ты зачем пришел ко мне? Это что у тебя, цветы? Люди могут порубить деревья, но цветы- то уж каждой весной снова вырастают, мои красавицы!
Ян протянул ей букет. Она вытащила аронник и стала рассказывать:
— Вот это печаль-трава. Некоторые зовут ее индейской репой. А я слыхала, как дети называли ее Джек-на-подставке. Не вздумай брать ее корень в рот — жжет как огонь. Индейцы вываривают из нее яд, а потом уж съедают. Лучше, чем с голоду помирать… А вот синий когош. Я его называю «судорожный корень». Ничего нет лучше при судорогах. Его пьют, как чай… Погляди-ка сюда. — И старушка вытянула желтый цветок. — Это мокасиновое растение, а вот умбил или «успокаивающий корень». Помню, дочка Ларри не хотела идти служить и очень плакала, глупая. Я дала ей выпить настою из этого корня, все и прошло. Его надо вырывать до того, как он зацветет. Ведь сила должна сгуститься в одном месте: или в цветке, или в корне. Я срываю его весной или осенью… А это еще что у тебя? Никак, заячья капустка? Наверняка шел мимо излучины. Она только там и растет.
— Да, — сказал Ян, — я там сорвал. Не спешите, бабушка, я хочу записать, что вы сказали про травы.
— Ну, у тебя целая книга наберется, — с гордостью сказала старушка, зажигая трубку. — Да к чему тебе это записывать? Ты лучше запомни.
Ян торопливо заносил в тетрадку все, что говорила старушка, но зарисовывать травы и коренья не успевал.
— А ты прилепи бумажки с названиями на самые корешки и спрячь их. Так делал доктор Кармартин, когда я его учила… Вот-вот, — кивнула она головой, когда Ян стал каждый стебелек обворачивать бумажкой с надписью.
— Ну и метла! — удивился Ян, увидав в углу символ порядка и чистоты.
— Она из бука. Ларри делает такие.
— А кто такой Ларри?
— Это мой мальчик. («Мальчику» было уже около шестидесяти лет.) Он делает их из синего бука.
— А чем? — спросил Ян, взяв метлу и пристально разглядывая ее.
— Ножом, конечно. Он мастер делать такие штуки. Возьмет черенок синего бука, настрогает на нем стружек, но не срезает их и ждет, пока они на конце завьются.
— Это как те палочки, которыми огонь разжигают, да?
— Вот-вот, как те самые, только здесь стружка подлиннее. Потом он выворачивает все стружки и связывает их кожаным ремнем. Никто лучше его не делал таких метел.
В эту минуту дверь открылась и вошла Бидди.
— Ян! Как хорошо, что ты пришел к нам! — обрадовалась девушка.
— Ты сегодня рано, — сказала старушка.
— Я шла другой дорогой, — ответила Бидди.
— Послушай, Бидди, давай оставим Яна обедать с нами. Правда, утки жареной мы не приготовили. Но голодным он от нас не уйдет. Бидди каждый день готовит мне обед, а иногда я и сама стряпаю. Накрой на стол, Бидди. А тебе я пока кое-что дам. — И старушка пошла к кровати, где среди серых простыней еще лежало полдюжины румяных яблок.
— Бабушка, а вы не боитесь ночевать здесь одна? — спросил Ян.
— Чего ж тут бояться? Один раз только разбойники заходили ночью. Я их спрашиваю: «Что вам от меня надо?» — «Деньги», — говорят. Это, значит, в округе болтали, что я свою корову продала. «Ну что ж, — говорю им, — я сейчас встану и помогу вам искать. Ведь я с прошлой осени больше цента в глаза не видела». — «Отдавай деньги, — твердят, — или убьем». — «Даже если бы вы попросили двадцать пять центов, — говорю, — и то ничего бы не дала. Нет у меня. Могу и смерть принять». И тут говорит один, ростом поменьше: «Разве ты не продала свою корову?» А я им: «Подите в сарай и посмотрите, там она. Только не люблю тревожить ее по ночам: шум подымет, заволнуется. Молоко плохое будет». И тут они оба как рассмеются! А низенький и говорит: «Послушай, бабка, мы тебя не тронем, только никому ни слова». Хотели идти, а я слышала — один из них кашлял очень. Дала ему выпить легочного бальзаму. На прощание они мне еще сами доллар дали. Говорили, больше с собой не было.
— Бабушка, откуда индейцы краски берут? — спросил Ян, снова возвращаясь к тому, что его больше
