Светало.
Писатель сидел и правил рукопись. Иногда он отвлекался, созерцал пейзаж.
Пейзаж напоминал картину, которая разворачивалась в весьма обширную композицию, внутрь которой неожиданно попала вдова. Она выступила из мглы фона. И уже она единовластно правила в пейзаже, утверждая свою реальность, устанавливая перспективу, освещение, передний и задний планы. Возникал совершенно иной мир форм, и в этом странном мире писателю не было места. Он был лишен облика, но пытался привлечь внимание женщины.
— Да вот же я!.. — восклицал он, помогая словам мимикой и весьма выразительными жестами, но, увы.
Картина что-то подразумевала, какой-то смысл, который так и остался невыясненным.
Бог показал картину и стер ее, умолчав о мотивах и целях…
Писатель невольно вздохнул, глянул на свое пестрое стадо и склонился над рукописью.
Послышали шаги.
Писатель оглянулся и увидел артиста.
— Рад снова тебя видеть… похоже, что отца ты так и не нашел?..
— Не нашел… заблудился…
— Может быть, он прячется в ските?..
— Где это?..
— Да, тут, рядом… тут все рядом… — Писатель прилег в траву.
Переливчатым хором пели птицы, журчал ручей, навевая дрему.
— Кар-кар… — донеслось из зарослей мирта.
Писатель приоткрыл веки, будто свинцовые. Все еще длился сон, в котором он был и шуршащей осокой, и журчащей водой, и птицей, перелетающей с ветки на ветку…
— Кар-кар… — хрипло прокричала ворона из зарослей мирта и рассмеялась.
Писатель привстал. Он не поверил своим ушам.
— Боже мой, это же Сарра… Сарра вернулась… — пробормотал писатель и устремился в заросли…
Проводив писателя изумленным взглядом, артист сел на камень и тут же привстал, увидев прохожего. В руках у него был небольшой чемодан с ржавыми углами, с каким обычно выходят на свободу арестанты.
Вскользь глянув на артиста, незнакомец прошел мимо и исчез в зарослях мирта.
Артист последовал за незнакомцем.
Незнакомец был копией его отца.
Перепрыгнув ручей с ржавой водой, артист вышел на песчаную пустошь с редкими соснами и уходящей вдаль узкоколейкой. Его поразила звенящая тишина. Оглядываясь по сторонам, он побрел вдоль железной дороги, все ускоряя шаг. Дорога неожиданно оборвалась, утонула в Иудином болоте…
Кто-то вздохнул за спиной.
Мелькнула тень.
«Показалось…» — подумал артист, прислушиваясь к птичьему посвисту ветра.
И снова он услышал едва уловимый вздох и шепот…
— Кар-кар… — хрипло прокричала ворона и рассмеялась. Эхо повторило ее жуткий смех.
Услышав лай собак, артист сорвался с места, побежал, нелепо выбрасывая ноги, не обращая внимания на хлещущие лицо ветки, и с разбегу угодил в топь, забарахтался в камышах и рыжей тине, окончательно запуганный, загнанный.
С трудом он выбрался на сухое место. Он лежал, как какой-нибудь камень, потом встал, вышел на дорогу и пошел.
Он шел и оглядывался.
Из-за поворота дороги показалось стадо коз, окутанное облаком пыли. За стадом, прихрамывая, шел пастух, казалось, он приплясывал в такт звяканью ботала, висевшего на шее Федры.
Артист сошел на обочину.
«Странно… прошел мимо и не окликнул, не кивнул… или не узнал?.. может быть, и я уже умер?..»
Небо переливалось синевой и перламутром. В тишине что-то напевали птицы, в траве сновали всякие бессловесные твари.
Миновав топкий цветущий луг с болотцем, дорога свернула к дому на сваях, опоясанному террасой.
Остановившись у ограды, артист засмотрелся на цветы: крокусы, зачарованные гиацинты, петунии, приветливые ирисы, флоксы, маргаритки, зеленовато-бледные и желтые с черными улыбчивыми глазами.
«Словно стайки юных, прекрасных дев…» — подумал артист и невольно улыбнулся.
Улыбка погасла на его губах, когда он увидел вдову.
Вдова была женщиной из его снов…
Писатель стоял у засохшей смоквы в окружении коз, уронив облысевшую голову на грудь, и размышлял. Вид у него был несчастный.
«Конечно вдова уже в годах… и полная, надо сказать, весьма полная, без всяких оговорок… но бедра… грудь… восхитительны…»
Вдова представилась писателю так реально. Он даже почувствовал запах ее подмышек и испытал такое острое удовольствие, какого давно не испытывал.
Мысли разбрелись, как козы.
«А это еще что за явление…» — Минуту или две писатель разглядывал фигуру артиста, размытую по краям, как на картине Беса.
— Я ослеп или это опять ты?..
Артист принужденно улыбнулся.
— Что ты здесь делаешь?..
— А ты?..
— Вот стою и думаю… вряд ли вдова обрадуется, когда узнает, что я страдаю припадками… и нога у меня ноет к перемене погоды… получается, что я нуждаюсь в ней больше, чем она во мне… — Писатель сделал в воздухе неопределенный жест, глянул на измятые и изношенные брюки, на рваные ботинки.
— Как она выглядит?..
— Полная, рыжеволосая, лицо бледное, тонко очерченное…
— Я не рассказывал тебе, что ночью мне являлась женщина, которой, как мне кажется, я не безразличен… — Артист потер лоб. — Это был сон, но разве вся наша жизнь что-либо иное?..
— Извини, я ничего не понял…
— Представь себе, из моего сна эта женщина переселилась в явь…
— Я думаю, есть естественное объяснение этой странной истории…
— Ну да, конечно…
— Что-то подобное и мне как-то привиделось… я тоже был уверен, что имею дело с живой женщиной из плоти, а не с призраком…
— Я почти начинаю верить, что сон — это та же явь, только вывернутая наизнанку, как рукавица…
— Если только это не бесовское наваждение…
— Ты думаешь?..
Вдруг осыпались камни. Из потемок послышался натужный кашель и на свет вышел прохожий.
— У меня ваш диалог вызывает недоумение, растерянность и даже чувство страха, хотя ваши истории
