тут же и нахмурилась, заскучала. Румянец погас. Едва заметно зевнув, она похлопала себя по губам, укусила нижнюю губу. Слегка выступил подбородок. Неожиданно с неким драматизмом она откинула голову назад.
— Эта тишина сведет меня с ума… я заведу патефон?..
— У него пружина лопнула… — отозвался отец. Он лежал на кушетке за ширмой и слушал радио. Передавали концерт Рахманинова.
Лиза подкрасила выпученные губы, повела плечами, слегка присела, чтобы поместиться в зеркале. Она знала, что Моисей следит за ней. Волнообразное покачивание бедер. Легкий, грациозный и мимолетный взмах рук. Она потянулась, открывая тонкие, танцующие в сумерках складок щиколотки…
По радио начали передавать последние известия. Отец выключил радио.
— Может быть нам уехать куда-нибудь?.. — спросил он.
— Не понимаю, зачем нам нужно куда-то уезжать?.. — переспросила она после мучительного молчания, вполголоса.
Моисей закрыл глаза. Он прислушивался к шелесту где-то поблизости. Она бесшумно летела по укрытому ковром полу. Внезапно распахнулось окно, пыль побежала, завилась. Все завертелось, полетело: пыль, сор, листья. Залаяла собака в доме напротив. Звякнули сосульки люстры. Моисей невольно привстал.
— Что это было?.. — Лиза испуганно прильнула к нему.
— Наверное, з-землетресение… — пробормотал он, заикаясь. Смутное волнение мешало ему даже взглянуть на нее.
Неожиданно между ними втиснулось лицо отца, красное, с расширенными зрачками. Он как-то хрипло, с губным присвистом вздохнул, словно не дышал все то время, пока стоял у них за спиной, и его повело назад, назад, назад…
Ночью Моисей заглянул в комнату отца. Он не спал, слушал радио. Передавали какую-то мелодраму.
— Не спишь?..
— Нет… — Роман хмуро улыбнулся. Моисей обратил внимание на мятое и затертое письмо, которое лежало на столике. По всей видимости, оно прошло через многие руки… — Вот перечитываю послание от твоей матери… столько лет оно ко мне шло и пришло… да, с тех пор многое изменилось… мне было 13 лет, не больше, мы тогда жили у Чистых прудов… помню, как-то мы сидели на крыше… мы часто там проводили время, мечтали… Афелия собиралась стать прима-балериной, Лука намеревался покорить мир музыкой, а я еще не знал, кем буду… было тихо и все уже сказано, я встал, наступил на что-то, нога подвернулась и… бац… я поцеловался с ржавой крышей и исчез прямо у них на глазах, прежде чем они поняли, что произошло… знаешь, такое странное ощущение, я как будто в воду окунулся и всплыл, в глазах темнота, слышу крик:
«Роман убился…» — Из темноты высунулось лицо, рука, вся в веснушках, точно покрытая рыбьей чешуей… меня подняли, понесли куда-то, положили… я лежу и не могу даже пошевелиться, такое странное сумеречное состояние и все вокруг выглядело довольно странно, неустойчиво… словно сквозь туман я увидел Афелию… она о чем-то говорила с Лукой, лицо бледное, под глазами подтеки туши… мне так жалко стало ее… я попытался приподняться на локте и вдруг взмыл над терраской, и так легко… и уже оттуда я окликнул ее каким-то не своим голосом… она вскинула голову и с изумлением и испугом уставилась на меня, правда, я не могу с уверенностью сказать, что она меня видела… я опустился чуть ниже, еще ниже… она была очень мила в лиловом платье с длинными рукавами и в соломенной шляпке с лентами… не знаю, что на меня нашло… я пинал и щипал ее, а она лишь затравленно и униженно улыбалась и прикрывалась руками… потом арестовали отца Афелии… кто-то написал на него донос… когда он умер в тюремной больнице от туберкулеза, Афелия уехала к тетке в Тоцк… я писал ей… она не отвечала… потом вдруг прислала короткое письмо:
«Приезжай, я схожу с ума без тебя…»
Я сам сходил с ума от желания увидеть ее и в тот же день поехал к ней… это путешествие напоминало какой-то бесконечный и бессмысленный кошмар… точно лунатик, я бродил по вагону, натыкаясь на свисающие с полок ноги или глядел в окно, нагоняя тоску на пассажиров своими вздохами… иногда я вспоминаю все это, закрою глаза и вижу перенаселенное купе, мимолетные мутные пейзажи за окном, как будто замурованные в стекла отражения одноглазого полковника с отмороженными пальцами, его жены и двух девочек 7 и 9 лет… в купе с нами еще ехала дева, похожая на монахиню или учительницу с младенцем на руках, почему-то полковник звал ее Графиня… был еще астматически хрипящий старик в валенках… вначале тянулись унылые пески, потом все заслонили горы… кажется, я заболел и очнулся, хватая ртом воздух, под чужим именем на какой-то безвестной станции в мрачной больнице… я лежал на спине… мне казалось, что я все еще еду в этом бесконечном и грязном поезде… все кости ныли, мне было холодно и хотелось спать, только спать… не знаю, сколько прошло времени, может быть, день или два, я снова очнулся… из двадцати человек, лежащих со мной в палате, четырнадцать уже умерли, а пятеро были при смерти… я перевернулся на бок, сполз на пол и пошел… помню эти бесконечные комнаты, коридоры, по которым слонялись какие-то тени… это опасное и безысходное странствие разом оборвалось, когда в потемках я наткнулся на Афелию… она пахла мертвыми цветами… в ужасе я попятился и снова наткнулся на нее… в своем воображении я всех мертвых женщин превращал в твою мать… я невольно ощупал себя, чтобы убедиться, что еще жив и крадучись, быстро и тихо пошел в конец коридора к окну… оно было не заперто, и я смог выбраться наружу… это был небольшой городок, всего несколько совершенно безлюдных улиц с темными домами, ни каких признаков жизни, даже деревья стояли голые, без листвы… было уже за полночь… начался нудный дождь, мне кажется, он и не прекращался… где-то позади я услышал свистки маневрового паровоза и повернул назад… вскоре я увидел стоящий на путях поезд, здание станции… оборванные и понурые солдаты отбивались прикладами от напирающей толпы… шум гомон, проклятия, как будто весь город собрался у этого поезда… какая-то девочка в очках с толстыми стеклами и с бантом на шее провела меня к багажному вагону… одним словом, путешествие продолжилось, и к полудню следующего дня поезд вполз под своды вокзала… я все еще был жив… об эпидемии я узнал из чрезвычайного сообщения по радио… не знаю, каким чудом мне удалось выбраться из этого ада… голова слегка кружилась, когда я вышел из вагона на платформу, стою, озираюсь, вдруг, слышу голос Афелии… она стояла у книжного киоска и разговаривала с рыжеволосой девой в черном, такая, немного старомодная, неопределенного возраста… это была ее тетка… я не решился подойти, спрятался за афишной тумбой… наконец поезд ушел и платформа опустела… Афелия и ее тетка спустились в подземный переход… в толпе на привокзальной площади я их потерял и до ночи бродил по городу… ночь я провел в сквере у какого-то заброшенного павильона… весь распух от комариных укусов… спал я на голых досках и укрывался обрывками газет, которые шуршали при всяком движении, а мне чудилось, что это шелест шелка… даже во сне я думал о ней… через неделю я вернулся в город… учился и работал осветителем сцены, потом художником… все не мог решить, что сильнее влечет меня: поэзия или живопись… помню, ставили пьесу на восточный сюжет… представь себе, атмосферу восточного базара и Афелию в замызганном платье с павлиньими глазами, в роли потрепанного сокровища без всякой свиты… и все это только для того, чтобы уловить в свои сети мою душу… когда я сжал ее пальцы, она мельком, изумленно взглянула на меня и отвернулась… как сейчас вижу этот дом с аркой и террасой, затянутой проволочной сеткой… помню, из окна над террасой вылетали птицы, одна за другой… странное зрелище… смотрю, сквозь проволоку просунулась ее рука… она бросила мне ключи… не помню, как я поднялся во флигель… земля уходила из-под ног… ее близость, нежность… сколько это продолжалось?.. может быть, час или два?.. в эти минуты время замедляется… помню, я очнулся среди ночи… опьянение прошло… я чувствовал себя совершенно опустошенным… она сидела у зеркала босиком в одной ночной рубашке, потом стала одеваться, напудрила лицо, накрасила губы карминной помадой и ушла… какой-то тип в дымчатых очках выпроводил меня на улицу, а Лука окончательно привел меня в чувство… я его не узнал, небритый, с огромным носом и редкими волосами, глаза совершенно безумные… по вечерам он играл в кинозале у Царицынских прудов на облупленном пианино, так, жалкие гроши… как-то жили, неделями на хлебе и воде… искусство в этой стране никогда
