бессонницы. Весь он какой-то выхоленный, выглаженный. Только ямочка на подбородке будто выжжена жигалом. Здесь он умнее всех и хитрее. Со стороны казалось: он не командовал и не хотел командовать, но на самом деле руководил и самим Кучумом.
— Главное, — начал Дыбин, — не дать мужика коммунистам. Беспощадность к коммунистам надо сочетать с агитацией за новую власть.
Какая эта «новая власть», вряд ли кто знал из этой шайки, и Дыбин это понимал.
— Ошибкой Краснова, — продолжал он, — было то, что он прозевал Царицын. Раз. Вторая ошибка: дал раздробленным отрядам объединиться в Красную Армию. Два. Третья и главная ошибка: в тылу у коммунистов не было боевых, подвижных, мелких отрядов для уничтожения продотрядов. Три! Теперь обстановка требует организации новой, зеленой армии, неуловимой. Никогда нельзя будет уничтожить такую армию, ибо она будет находиться в своей крестьянской стихии, как рыба в воде. Это не то, что отряды, которым надо было обязательно объединиться. Эта армия — вооруженный народ! Вот что такое будущая зеленая армия из мелких групп… На днях, — продолжал он после короткого раздумья, — приедут к нам из других сел еще тридцать восемь партизан. Это точно. Будет большой отряд. При надобности он будет рассыпаться мелкими группами или объединяться для удара по приказу нашего храброго командира, — он посмотрел на Кучума. — Мужики пойдут за новую власть. Пойдут потому, что мы, социалисты- революционеры…
При этих словах кто-то шумно зевнул, с потягом. Дыбин помолчал, посмотрел в сторону зевавшего и снова продолжал:
— Мы, социалисты-революционеры, не разъединяем мужика на классы, а объединяем в одно крестьянское сословие. Этим мы защищаем русское крестьянство. И только нам, нашей власти, будет помощь от Америки и Англии. Много мужиков — за Советы. Ладно. Мы тоже за Советы, но… без коммунистов. Таким образом, быстрое уничтожение коммунистов…
— Что мы размусоливаем! — неожиданно для всех рыкнул Васька Ноздря. — «Ошибки, ошибки, новая власть да новая власть…» К черту ошибки!.. — Он засыпал матерщиной. — Мы тут митинги разводим, агитацию всякую, а там Андрюха Вихор с Федькой Варягом. И еще будут. Изничтожать надо. — Он положил увесистые кулаки на стол, сел и сказал в добавление: — Я уж пробовал агитировать. Черт их сагитирует. — И выкрикнул: — К чертям там о всякой власти! Хватит нас обрабатывать!
— Вот это дает! — поддержали его сразу двое от двери.
Дыбин развел руками, а Кучум, незаметно толкнув его в бок, приказал:
— Гараську за агитацию — в расход, завтра. Взять Варяга, завтра же!
Все шумно одобрили приказ. Когда загалдели про Варяга, то один из бандитов, еще безусый парень лет девятнадцати, встал с пола и прокричал в общем гвалте:
— Федьку к нам надо тянуть!
— Заткнись, Ухарь! — гавкнул Ноздря. — Ничего не знаешь! Варяг голодранцем вырос, с голодранцами и пойдет. Тут политика! Понимать надо. Если мой батька был волостной старшина, то они при любых Советах мне зад будут драть. Давить их надо, чтоб боялись! «Сословье»! — презрительно прорычал он и посмотрел на Дыбина.
— Ну ладно, ладно, Вася, — примирительно сказал Дыбин и похлопал Ноздрю по плечу. — Ну поспорили — только и того.
Ноздря уже благодушно расплылся в улыбке и самодовольно сказал:
— Мы тоже кое-что понимаем.
Ухарь сразу умолк и снова сел на пол: он-то уж ничего не понимал ровным счетом. Но знал он, что означает «взять Варяга». Это — смерть. В общем гомоне Ухарь опустил голову и думал: «Сказать Федьке или не сказать?»
…С рассветом четырнадцать всадников подскакали к дому Герасима Полынкова, налетели неожиданно, и начали расправу. Одни зажигали ригу, другие очищали сундуки, третьи били Герасима. А он в ужасе стонал:
— Братцы! Товарищи! Побойтесь бога!
— А ну-ка прибавь ему за «товарищей»! — крикнул из раскрытого окна Васька Ноздря. — Подложи и от господа бога! В наказанье за грехи.
Избитого, окровавленного Герасима погнали на площадь, к церкви, чтобы убить на глазах у всех только за то, что он позволил себе беседовать с Андреем Вихровым, а после где-то сказал: «Хороший человек Андрей. Он им, бандитам, задаст, подождите!» Больше не было за ним никакой вины.
На площади в Паховке собралось человек двадцать крестьян, насильно пригнанных сюда. Пьяный вдребезги Ноздря развязал руки Герасима и отвел его на десять метров от Ухаря.
— Готовьсь! — скомандовал он Петьке.
Тяжелые думы проскочили в Петькиной бесшабашной голове: «Как? Я должен убить человека?! Я никогда не убивал. Неделю назад записался в партизаны. Хотел кончать тех, кто разорил отца, взял хлеб. А заставляют стрелять в Герасима Полынкова. За что?» Руки у Петьки дрожали. Он не мог стрелять. «Не выстрелю — и все», — решил он.
Односельчане, понуря головы, крестились и плотно, маленькой отарой, жались друг к другу.
— Эх, баба! — сказал кто-то из бандитов.
— Сперва всегда так, — полушутя поддержал кто-то из них же.
Герасима подвели к Ухарю поближе. Между ними оставалось всего три шага. Окровавленное лицо дрожащего в предсмертной тоске и не повинного ни в чем человека смотрело на Ухаря. Петька с жгучей ненавистью глянул на Ваську Ноздрю. Тот увидел его взгляд, уперся совиными, навыкате, глазами в Ухаря и рявкнул:
— Пли!!!
Зажмурился Петька Ухарь и выстрелил…
Петька Ухарь убил человека. Вот Герасим перед ним мертвый… Все завертелось, закружилось, затуманилось в глазах. С кем шел Ухарь к лошади, как сел на нее и как очутился перед бутылкой самогонки — он не помнит. Но он помнил глаза Герасима, смертельно-удивленные в великом страдании. Ухарь пил самогон, а Герасим все смотрел и смотрел на него.
Крестьяне понуро разбрелись по домам. Внутри поднималась злоба. И думалось каждому: «Как люди дошли до такого зверства? Зачем заставили Петьку? Страшно. И терпеть нельзя больше».
Площадь опустела. Лишь один Герасим лежал на середине, раскинув руки. К нему подбежала собака — нашла-таки хозяина! — села на задние лапы и, поднявши нос к небу, завыла, надрывно и безнадежно. Потом и она замолкла.
В жуткой, необычной для села тишине процокотали копыта лошадей. Бандиты рыскали в поисках Федора (дома его не оказалось).
А в это время на другой стороне улицы Семен Сычев опускал в колодец Федора на бадье. Весь день он просидел у Семена в погребе, а теперь решил перейти в колодец на время, пока уедут бандиты: Васька Ноздря злопамятен.
Федор расставил ноги, оперся ими о бревна сруба и прижался к стене.
Он слышал, как Кучум подъехал к колодцу и весело проговорил:
— Здорово, Семен Трофимыч! Дай-ка лошадям воды по ведерку.
Семен вытащил бадью с водой и поднес к морде лошади.
— Варяга не видал? — спросил Кучум.
— А на кой ляд он мне нужен, ваш Варяг.
— Тогда за кого же ты — за нас или за красных? — спросил шутя Кучум.
— Василь Вадимыч! — добродушно отвечал Семен. — Я — середняк вечный: ни тому, ни другому! Не обидишься, если правду скажу?
— Нет. Валяй говори.
— Если бы, — начал с расстановкой Семен, — вот сейчас расступилась земля и вы, обе власти, провалились в тартарары, то — лучше было бы.
Кучум резко повернулся от Семена, не ответив на «правду».
— Ты гляди: не заезжай дальше! — выпалил Ноздря, ударив Семена плетью, и рысью поехал за главарем.
