Кто-то перебил Федора, крикнув:
— Это какие теперь кулаки!
Стоило только одному крикнуть, сбить Федора, как сразу заработали сподручные Сычева:
— Економическая новая политика, не кулаки!
— Это тебе не с винтовкой ходить!
— Ленинская, економическая!
Федор возвысил голос:
— А я говорю, будет Сычев таким же кулаком, как и Ухаревы. Вы ему потребиловку всю отдали на откуп, а его нельзя выбирать.
Начался обычный на сходках гвалт. Но в общем гомоне Семен заметил: получилось два лагеря, и нельзя понять, за кого больше. Момент может быть упущен. Сычев взял слово. Он вышел к столу, хотя и был от него на два шага, дождался тишины и сразу бросил Федору:
— Это ты насчет Ухаревых — к чему? И меня — как Петьку? Или — как своего… — но он не произнес слова «отца». Достаточно было намека, чтобы все поняли, о чем речь. — Так ты и скажи при народе. На стороне-то уж говорил: «Отрублю, дескать, Сычеву ноги». Как это так — «отрублю»? Граждане! Аль уж мы не в Советской власти живем?
Федор стал вплотную перед Семеном. Видавший виды, могучий, сухой парень и широкоплечий, внешне уверенный, краснощекий и крепкий хозяин в упор посмотрели друг на друга.
— А что? — зло спросил Федор. — Что значит — «своего»?
— Тебе виднее, — ответил Сычев. Эти слова он произнес уже усмехаясь.
Собрание притихло.
Федор еще раз с ненавистью посмотрел на Сычева и повернулся, чтобы выйти. Как ни тесно было, а ему дали дорогу, расступились, проводив глазами. Федор ушел домой.
Собрание загудело, заволновалось, загалдело снова.
Крючков встал и прокричал, прерывая шум:
— Тихо!
— Тихо! — сразу закричало несколько голосов, увеличивая гвалт.
Потом все кричали «Тихо!» и наконец поняли, что надо молчать, опомнились. Избач стоял уже у стола.
— Федор говорил правильно, — сказал Ваня Крючков в общей тишине. — Кандидатура Сычева неподходящая. Выбирать его, конечно, не надо: не по той дороге пошел. Комсомольская ячейка возражает: в протоколе записано — «за Сычева не голосовать».
— Нечего нас тут агитировать! — попробовал кто-то перебить.
Но Крючков хладнокровно ответил:
— А я все сказал, не волнуйся, Виктор. Боишься, не отработаешь здесь водку Сычева?
Многие сразу догадались, о чем речь: ведь перед собранием три дня шло пьянство. А Крючков еще спросил с этакой иронией:
— Шмотков! Виктор! Что же ты не отвечаешь? Выходи вот сюда и «агитируй». — Легкая усмешка не сошла у Вани и после того, как он сел.
«Убил» он Сычева, скромненький секретарь РКСМ, сильнее всего этой репликой. Сычев посмотрел на Ваню: «И когда они выросли, черт бы их побрал!»
Конечно, шумели и еще, спорили, наскакивали друг на друга. Наконец стали голосовать, предварительно потратив добрый час на выборы счетной комиссии.
Провалили Сычева — не провели в правление сельпо.
А всего-то против Сычева было на десять рук больше… Но ничего уже не поделаешь.
— Так, та-ак, — сказал тихо, себе под нос, Сычев. — Значит, «неподходящая»… — А потом отчетливо, для всего собрания: — Кому поверили! — И вышел из помещения.
Но домой он не пошел. Сел на бревна около магазина кооператива. Закурил.
«Значит, затирают… не пущают… Пожалуй, надо обороняться… — зло подумал он. — Я ж тебя спасал, сукин ты сын. Ну смотри! Пожалеешь», — угрожал он мысленно.
Вскоре закончилось собрание. Крестьяне выходили на улицу, закуривали, присаживаясь на бревна или стоя. Сначала курили, лениво переговариваясь:
— Ишь как теплынь взяла…
— Парит.
— От весна дак весна!
— Одно слово — парит землю.
— Парит.
— Да-а… теплынь.
Но из головы каждого не выходили слова, сказанные Сычевым о Федоре, и каждому хотелось спросить, узнать. А Сычев сам затеял разговор, будто продолжая мысли других:
— Н-да… Весна уж так весна!.. Речка тронулась, граждане. Сеять скоро…
«Не о том начал», — подумал каждый из присутствующих.
— А Ефиму Землякову… сеять не придется, — добавил Сычев медленно, завораживая слушателей.
Все насторожились, выжидая, молчали.
— Пропал мужик зазря, — продолжал Сычев после некоторого перерыва. — Ай-яй-яй! Сын — и мог это сделать! — с деланным возмущением и горечью воскликнул он. — Отец же его и в люди вывел — приютил, можно сказать, вора, все простил, а он — вон что… Боже мой, какой зверь — малый!
— Это как понимать? — спросил кто-то сзади.
— А так понимать: Федька ночью яму рыл. Вот и понимай теперь. Хотел, значит, папашу-то зарыть, да, видно, помешал кто-либо… Если б без умысла, то зачем же яму готовить в ту ночь?.. А?
Виктор Шмотков соскочил с бревна, дернул плечом и, сдвинув шапку на ухо, сказал:
— Не может того быть! Я тебя, Семен Трофимыч, уважаю. Конешно, уважаю… Этого… Как его… Куды ж денешься. Но только не будет Федька яму рыть. Я его смалу… — Виктор не докончил, смутился, потому что Сычев посмотрел на него строго, и глаза его говорили: «Ты ж, мразь, вчера у меня водку лакал, на выборах не защитил и теперь возражаешь».
Все встали и сгрудились около Семена. Кто-то сказал:
— Следствие было, — значит, без умысла.
Из толпы голос:
— А докажешь, Семен Трофимыч? А то за поклеп-то по головке не гладят.
— Да хоть сейчас! Яму хорошо видно — снег потаял. Пошли! — Сычев решительно встал и закончил твердо: — Докажу!
Беспорядочной гурьбой направились к избе Земляковых, шумно переговариваясь на ходу.
Брат Петьки Ухаря, Степка Ухарев, крепкий задорный курносый парень в треухе набекрень, громко спрашивал у Сычева:
— А случаем, если взаправду убил, то что же ему, зверюге, за это?
Сычев дернул за рукав Степку, отстал с ним от толпы.
— В суд подавать — замнут, — зашептал Сычев, — Они все за него. А тут и проучить. Петьку вспомнишь. Понятно?
— Оч-чень понятно!
Они быстрым шагом догнали толпу и слились с нею, следуя в самой задней группе.
Сорокин Матвей пришел с собрания и сел обедать. Но, увидев из окна народ, вышел узнать, в чем дело. Толпа все росла и пухла; женщины, ребятишки, мужчины, узнав, в чем дело, вливались в толпу и шли к Земляковым. Матвей подозвал Виктора Шмоткова и спросил:
— Что случилось?
— Говорят, Федька с умыслом убил отца — яму готовил. Идут узнать.
Матвей заволновался и зачастил, взяв Виктора за пуговицу рваного пиджака:
— Витька, не верь! Неправда, Витя! Недоброе затеял кто-то. Помнишь, цыгана убили зазря? Где Ванятка Крючков?
