Тося, любя, искала примирения в самой себе и среди людей в то время, когда люди готовились к решительному бою. Она запуталась и разрывала душу на части. Ах, если бы не разговор с Игнатом в тот последний вечер! Если бы не закралось сомнение в ее душу после разговора с ним! Тогда она пошла бы сейчас прямо к Игнату и осталась у него — будь что будет.
Но в памяти вставало искаженное злобой лицо Игната, такого она еще ни разу не видела, и слова беспощадной ненависти. Она любила и не знала, что же ей делать и как поступить. Неожиданно пришла мысль: «Если я уеду, то Игнат все равно меня найдет — он любит меня».
Когда все три женщины вошли в хату Земляковых, Зинаида достала из-под кровати чемодан Тоси и сказала тоном, не допускающим возражений:
— Укладывайся. Собирайся. Пиши Федору письмо. А ты, Матрена Васильевна, скажи Виктору Шмоткову, чтобы быстро запрягал кобылу и — сюда. До станции поедет. Тебе куда ехать? — спросила она Тосю.
— Мне? Я не знаю куда. Родных нет никого. Нигде нет. Поеду в область, к Василию Васильевичу в больницу.
Губы у Зинаиды чуть дрогнули, брови поднялись вверх. В самом деле, куда она поедет? «Родных никого нет. Нигде нет». Она подошла к Тосе, погладила по голове и зашептала:
— Ошиблась ты, Тося… Ошиблась. Не серчай на меня. Я знаю, я выстрадала сама, я свою любовь отвоевала сама. Поедешь — подумаешь. Только побереги Федора — уезжай. Ты его уже не любишь… Дай ему перемучиться… выдержать.
Ни Тося, ни Зинаида не плакали. Тося лишь прижалась к груди Зинаиды, положив руки на плечи. Так и стояли две женщины. Обе теперь понимали друг друга. Но Тося не понимала самое себя. Ей сейчас показалось, что она не может воевать за свою любовь, как Зинаида, что у нее все сделается само собою: она уедет, Игнат найдет ее и будет с ней жить. Он же сам сказал: «Никому тебя не отдам». Все вроде бы просто, но… Федор! Слова Зинаиды звучат в ушах: «Дай ему перемучиться… выдержать». И так захотелось сказать Феде одно слово, единственное слово, но всей душой — «прости». Она села за стол и написала короткую записку:
«Федя! Я уехала. Так надо. Прости!
Сложила бумажку вчетверо и отдала Зинаиде. Потом подписала чистый лист бумаги и тоже отдала ей со словами:
— Для приемо-сдаточного акта. Перепиши имущество на пункте.
…Когда Виктор Шмотков, нахлестывая клячонку, выезжал уже из села, Тося остановила его, сошла с повозки и прямо подошла к избе Игната. На двери висел замок. Она чуть постояла, вернулась, села и сказала:
— Все. Поехали.
Не знала она, что Игнат в тот день сидел у Сычева и видел из окна, как Тося вместе с Зинаидой и Матреной прошла к Земляковым, как подъехал Виктор на запряженной уже обросшей и отсочавшей на летней траве шустрой лошаденке, как Тося села в повозку и уехала. Он видел все и понял все, но ничего не пытался предпринять. Только одно слово услышал от него Сычев в тот день:
— Водки!
Сидел он и пил, пока тут же не свалился и не уснул на полу. Семен Трофимыч посмотрел-посмотрел на него, передвинул в угол, как мешок с костями, подложил под голову пиджак и подытожил:
— Эх ты! «Борец»! Баба разум вышибла.
…Иван Федорович Крючков дважды подходил к медпункту, но каждый раз видел только замок. Лишь перед вечером он застал там Зинаиду: она уже составила список немудрящего оборудования и медикаментов и написала приемо-сдаточный акт («Сдано председателю сельсовета в присутствии зав. библиотекой»).
— Где Тося? — спросил он.
— Уехала, — ответила Зинаида.
— Как так уехала?
— Так и уехала. Села и уехала. Раньше нас сообразила, что делать.
— То есть как же так?
— Очень просто. Не поминайте лихом.
— Вот так — сразу… — он развел руками в недоумении. Сел. Посидел в задумчивости, покачал головой и с тоской сказал: — Вот все и кончилось.
— А может, только начинается, — возразила неопределенно Зинаида. Она спросила: — Где Игнат?
— Не знаю.
— А надо знать.
— Надо. Обязательно.
— Федор в кооперативе?
— Там.
— Пока не говори ему, Ваня. Скажу сама. Сама скажу. Сама! — Зинаида не выдержала — зарыдала.
Ваня, как мог, пытался ее утешить. Она утерла слезы. Больше она не заплачет, ей нельзя плакать, ей надо держаться крепче, она нужна Федору сильной и стойкой.
Федор пришел в тот день рано, вовремя. После беспокойной ночи и слез Тоси его тянуло домой. Дома никого не было. Он решил сходить за Тосей, но, выйдя на крыльцо, увидел Ваню и Зинаиду.
Зинаида, заметив Федора, остановилась, но потом решительно вошла в дом.
— Раненько мы с тобой сегодня пошабашили, — сказал Федор Ване.
— Не каждый же день до десяти сидеть.
— Заходи, Ваня, поболтаем, отдохнем.
Они тоже вошли.
— Что-то Тоси долго нет? — спросил, ни к кому не обращаясь, Федор, — Либо на дом к кому вызвали?
— Ее и не будет, — спокойно ответила Зинаида.
«И откуда у нее такая воля и сдержанность!» — подумал Ваня.
— В район выехала? — переспросил Федор. — Тогда почему же меня не предупредила? Нехорошо так.
— Совсем уехала… Навсегда! — рубанула Зинаида.
— Не шути, Зина. И без того что-то на душе неладно, а ты…
— Не шучу. — Она подала Федору записку Тоси.
Он пробежал бумажку глазами, посмотрел на сестру, потом на Ваню, не верил.
— Федя! Друг! — обратился к нему Ваня. — Все правда: уехала. Найди мужество…
Федор встал. Глаза его забегали по комнате, он подошел к кровати, поднял край приспущенного одеяла и увидел, что чемодана нет. А фотокарточка ее висит на стене рядом с тем вышитым платочком, что она когда-то прислала с Ваней в подарок. Он снова сел, опершись локтем о стол. И сразу в голове встали последние месяцы жизни с Тосей, ее супружеская холодность, недомолвки, замкнутость и вчерашние слезы; он понял, что с Тосей что-то неладное творилось, чего он в сутолоке и постоянной напряженности не заметил, просмотрел. Но что с ней, он еще не понимал, не догадывался. «Муж узнает последним», — говорят в таких случаях. Федору мерещилось другое: ему казалось, что Тосю задавила непривычная деревенская жизнь и она поняла якобы, что жить здесь не может, и честно ушла, любя его и страдая; а он жил борьбой за новую деревню, забыв о жене, будучи убежден в неразрывности их отношений. Как все оказалось сложно!
Ваня и Зина ждали вспышки, ждали проявления «характера» Федора, горячего и, как бывало иной раз в прошлом, безрассудного. Они приготовились ко всему. К их удивлению, Федор молчал. Он на какое-то время ушел в себя, смотрел на себя изнутри, как это бывает только в минуты тяжких потрясений. Потом он может вскочить, схватить табуретку и ахнуть ее об пол, и тогда держись, не попадайся под руку никто. Но
