Разум и чувства

— Она вся промокла, — сказала Шарлотта, — до нитки. Хотела дойти до нашей беседки. Я говорила, пусть лучше дождется Томми, и он ее проводит: это его гордость и отрада, он даже Wi-Fi там сделал, — но она не хотела ждать. Сказала, ей необходимо двигаться после стольких недель, что она просидела в Лондоне взаперти, а буквально через пару минут мы услышали просто оглушительный удар грома, и тут же хлынул ливень, так что Марианна, конечно, вымокла насквозь, и мне так и не удалось заставить ее снять джинсы и переодеться во что-нибудь сухое, и маму она тоже не послушала, поэтому, честное слово, Элли, неудивительно, что она занемогла. Правда, эти ростки фасоли чудесные? Я собираюсь добавить их в салат. Летом я обычно кладу туда еще цветки настурции, специально, чтобы позлить Томми. Он терпеть не может, когда в салат добавляют цветы или фрукты. Такой смешной!

Элинор стояла, опираясь плечом на искусно состаренный расписной буфет на кухне у Шарлотты, с чашкой чая в руках.

— Я, пожалуй, поднимусь к ней, — сказала она. — Ты не знаешь, Марианна в постели?

— Очень надеюсь. Я ей посоветовала скорее лечь, и мама тоже, но она отказалась выпить лекарство, а мне, если честно, не хотелось, чтобы она тут чихала на маленького Томми, так что я велела ей идти к себе в спальню и оставаться там.

Элинор окинула взглядом кухню. На выложенном плиткой полу стояло дорогое и очень красивое кресло для младенцев, в котором лежал маленький Том Палмер, наряженный в комбинезон и клетчатую рубашку, время от времени шевеля ручками и ножками, словно перевернутая на спину черепаха. Она сказала:

— Я беспокоюсь, как бы Марианна его не заразила.

— Не стоит, — сказала Шарлотта, умело нарезая ломтиками фенхель. — Я не дала ей такой возможности. Немедленно вытолкала прочь из кухни.

Она посмотрела на своего маленького сына.

— И правильно сделала, да, мое золотко? Интересно, что скажет папа, когда увидит тебя в новом наряде? Забавно, но Томми считает, что в первые несколько месяцев детей можно одевать только в белые ползунки. Так что лучше будет спрятать от него твой новый кашемировый свитер, правда, крошка? Элли, ты, наверное, совсем выбилась из сил. Иди-ка прими ванну. Мужчины приедут не раньше девяти, а мама, как обычно, приклеилась к телевизору и смотрит новости. Я ей сто раз говорила, что лучше уж ничего не знать, но она отвечает, что от неизвестности ей еще тревожней. Элли, что я буду делать с ней в Лондоне, без твоей сестры, над которой она могла кудахтать в свое удовольствие?

* * *

Марианна лежала на кровати поверх одеяла, подтянув колени к животу и крепко зажмурив глаза. Элинор склонилась над ней и позвала:

— Эм?

— О, — вздохнула сестра, не пошевелившись. — О, Элли! Как я рада, что ты здесь!

Элинор дотронулась до ее ноги. Джинсы были влажные, даже мокрые, и волосы, разметавшиеся по подушке, тоже.

— О чем ты только думаешь! — рассерженно воскликнула она.

Сквозь стиснутые зубы Марианна, дрожа, пробормотала:

— Мне нездоровится.

— Ну да, — воскликнула Элинор, — конечно. Ничего удивительного. Ты мерила температуру?

— Нет.

— У тебя же астма! А ты лежишь на постели в мокрой одежде, с температурой. Ты уже не ребенок, Марианна!

— Прошу тебя, не сердись, — слабым голосом взмолилась Марианна. — Я просто почувствовала себя плохо и прилегла. Я нечаянно попала под дождь…

— Садись, — приказала Элинор.

— Не могу…

— Сядь!

Марианна, по-прежнему не открывая глаз, с трудом села.

Элинор ухватилась за край ее свитера и стала стаскивать его через голову.

— Помоги-ка, — сказала она.

— Я стараюсь…

— Теперь рубашку.

— Элли, прости. Прости, я не могу…

— Джинсы, — приказала Элинор, — носки. Снимай все. Боже, почему ты такая бестолковая!

— Я не хотела…

— Где твой ингалятор?

— Здесь.

— Где именно?

— В сумочке, — прошептала Марианна. Она сидела, сжавшись в комок, на краешке кровати в одном белье и дрожала всем телом. Элинор вытащила из своей дорожной сумки пижаму и бросила сестре.

— Надевай. Я принесу тебе лекарство.

— Но мне не надо…

— Эм, — едва не сорвалась на крик Элинор, — ты что, не знаешь, к чему в твоем случае может привести простуда? Не знаешь? Нет?

— Я не хотела никому причинять неудобств…

— Ты вечно их причиняешь!

— Мне очень жаль, — сказала Марианна, — правда, очень. Я так хотела, чтобы ты приехала, так тебя ждала, но я ни за что не сделала бы этого нарочно.

— Я схожу за грелкой.

— Элли?

— Что?

— А Билл и Томми уже здесь?

Элинор остановилась у двери.

— Какая тебе разница?

— Не знаю… Я просто подумала… гораздо спокойнее, когда Билл где-то рядом, правда?

— Надо же, — съязвила Элинор, — это что-то новенькое! А мне казалось, ты считаешь его занудным стариком.

Несмотря на рубашку от пижамы, в которой застряла ее голова, Марианна с достоинством возразила:

— Я стараюсь меняться. Исправляю свой образ мысли. Я совсем не хочу заболеть. Прости меня, Элли. Мне очень жаль.

Элинор посмотрела на сестру. Пижама была старая, байковая, с рисунком из маленьких чайничков. Даже ей самой она была велика. И все равно, несмотря на эту пижаму, на волосы, сосульками свисающими до плеч, и темные круги под глазами Марианна выглядела потрясающе. Элинор вздохнула.

— Ложись в постель, — сказала она. — Прямо сейчас. И укройся. Я налью приготовлю и принесу парацетамол, и тебе придется его выпить.

Марианна попыталась улыбнуться.

— Конечно, — прошептала она.

Билл Брэндон уговаривал Элинор выпить немного виски.

— Разбавленного. В медицинских целях. Вы же валитесь с ног!

— Мне не нравится виски.