Спрос рождает предложение. Главное — первым услышать неуверенный голосок этого спроса: а вот неплохо бы…
Когда в жизни все катится по привычным рельсам, когда со всех сторон — сплошной комфорт, а за приятную работу регулярно падают на счет хорошие деньги, у некоторых благополучных в душе поселяется скука. Хочется поиграть — но не засесть на сутки в преферанс, а, как в детстве, поиграть — с беготней, безобидной нервотрепкой, ощущением «мы против них», а главное — на такой территории, куда умные взрослые не полезут.
«Беги-город» предлагал игры для сорокалетних мальчиков, имеющих свой транспорт и считающих себя, как кавээнщики, веселыми и находчивыми.
Это были ночные игры, в которых выходило на старт не менее трех экипажей; вскрыв конверты, они получали странные тексты, по которым нужно было определить адреса пунктов; они ломали головы, приходили в ярость от собственной тупости, орали от восторга, расшифровав послание, носились по ночному городу с запредельной скоростью, карабкались на заборы и переворачивали мусорные контейнеры. Заплатив за игру побольше, они получали и перестрелку из пейнтбольных винтовок на каком-нибудь пустыре. Отметившись на всех пунктах и заработав очки, которые начислялись по хитрой схеме, игроки неслись в загородный отел, там победитель праздновал победу и угощал побежденных.
Волчище (парень был из Тамбова, и сперва его, понятное дело, звали Тамбовским Волком) был любимцем хозяйки «Беги-города», Джимми. Он помогал ей писать сценарии игр, получал самые удобные пункты — в теплых и сравнительно безопасных местах.
— А Клашка однажды чуть с крыши не слетел, — рассказывал он Мерлину. — Задание было такое…
Он задумался, вспоминая, и процитировал безумный стишок, в котором поминались цифры, крылья, трубы и барабаны.
— Крылья — это к тому, что взлететь вверх, то есть на крышу, трубы — там торчала печная труба. Мы нарочно лестницу починили, чтобы никто шею не свернул. Клашка сел под трубой, сидел, сидел и задремал. А крыша-то покатая…
Мерлин сразу не врубился, и Волчище растолковал подробнее: барабаны — это намек на Казарменную улицу, цифры — номер дома, от подворотни которого нужно отмерить сколько-то шагов вглубь квартала, чтобы упереться в заброшенную хибару. Чтобы уж совсем все стало понятно, хибара именовалась реликвией былых веков.
Дежурство на пункте оказалось забавным.
Волчище привел Мерлина в парк Коммунаров. Там вдоль аллеи стояли одинаковые постаменты, каждый завершался каменной головой, головы были практически одинаковы, с задранными к небу подбородками, только одни в кепках, а другие — без. Раздвинув голые ветки, Волчище вышел сквозь высокие кусты к сарайчику. Там работники парка держали метлы, совки и лопаты.
— Сейчас они сюда не лазят, — сказал Волчище. — Мы подобрали ключ к замку, стулья поставили, очень удобно.
Действительно, в сарайчик удалось затолкать два пластмассовых стула — не иначе как спертые еще осенью в уличной кафешке.
При себе Волчище имел термос и поделился с Мерлином очень даже подходящим для весенней ночи напитком — горячим грогом. А вскоре примчалась первая команда — прямо по парковой аллее подлетел серый внедорожник, оттуда выскочила тройка пузатых дядек и, переругиваясь, стала определять нужную коммунарскую голову. Конверт с вопросами был приклеен скотчем к ее кепке.
Ответы на вопросы принимал Волчище, он же дал игрокам расписаться в особой ведомости, где проставил время их прибытия на пункт.
— Сейчас перерыв, минут сорок. Они ездят по одним и тем же пунктам, но у каждого в задании эти пункты в разном порядке, — объяснил он. — А то столкнутся — могут и подраться.
Дежурить Мерлину понравилось. Если сидеть одному, то можно слушать музыку и балдеть. Только, кроме грога, не помешали бы бутерброды.
Волчище поспрашивал Мерлина о его делах (а какие дела — школу бросил, с музыкальным магазином не выгорело), посоветовал учить английский и рассказал о втором бизнесе Джимми — поздравлениях. Она бралась поздравить кого угодно и с чем угодно — за разумное вознаграждение. Бывало, нанимала целую команду актеров, когда заказывали розыгрыш.
— Если ты у нас приживешься, то будешь неплохо зарабатывать, — пообещал Волчище. — У нас флористка есть, Катя, так к восьмому марта на фирменных букетах сделала шестьдесят тысяч. Но там такие букеты! Или вот на свадебных поздравлениях звукооператор нужен — ты ведь справишься?
Мерлин кивнул.
Начиналась новая жизнь.
Прежняя стала неимоверно скучна — и вот Кузька приоткрыла дверь, ведущую в новую, совсем чуть- чуть приоткрыла, щелочка образовалась в полмиллиметра, но в эту щелочку Мерлин увидел веселый, радостный, звонкий мир, где хотел бы жить.
И он ломанулся в щелочку изо всех своих силенок.
Он целыми днями пропадал в Джиммином офисе — подставлял плечо всюду, даже бегал за растворяшкой в ближайший магазин. Он подружился с гигантским дедом — дед оказался фотографом, участвовал в поздравлениях, имел отличную технику. Звали его Лев Кириллович. Лев Кириллович вдруг ощутил свою ненужность в семье — дети выросли настолько, что сами вот-вот обзаведутся внуками, внуки — живут в какой-то другой вселенной; жена, когда потребность в личной жизни отпала сама собой, потеряла к мужу всякий интерес — кормила-поила-обстирывала, но пользовалась всяким случаем, чтобы сбежать к дочери или к двоюродным сестрам. Поэтому, наверно, старый фотограф охотно возился с молодым балбесом, учил уму-разуму, позволял снимать своей техникой.
Когда супруга уезжала, Лев Кириллович звал Мерлина к себе ночевать. Это было очень кстати — Мерлин не желал показываться дома и слушать материнское «Мишунчик-я-только-для-тебя живу». Мать своим жалостным голоском раздражала его безмерно. Особенно когда спрашивала в полнейшей растерянности: «Мишунчик, ну почему ты меня не слушаешься?»
Кузька, которая бывала у Мерлина дома и волей-неволей слышала эти странные упреки, сказала однажды:
— Знаешь, что ей нужно? Внук! Она получит внука, будет бегать с памперсами и оставит тебя в покое!
— Да ну тебя! — ответил шокированный Мерлин.
— Точно тебе говорю! Ей маленький нужен. А раз его нет — то ты будешь для нее маленьким, пока не облысеешь. У меня с теткой та же беда была — пока она второго в сорок лет не родила.
— Моей… Черт, сколько же моей? — Мерлин задумался. — По-моему, или пятьдесят, или даже пятьдесят один…
— А че? Будешь молодой папашка!
Еле Мерлин угомонил разыгравшуюся Кузьку.
Лев Кириллович лишних вопросов не задавал, рассказывал всякие байки из времен своей комсомольской молодости, давал читать книжки из своей немалой библиотеки.
— А что за фотки в офисе висят? — спросил однажды Мерлин. — Эта, со стулом, и с листом…
— Джимми принесла. Но это не ее работы. Это сделано пленочным аппаратом. Вырастешь — научишься различать.
— Разве она снимает?
— Пленочник у нее есть, старый и по тем временам очень хороший. Наверно, раньше снимала. Работы, я бы сказал, профессиональные. Пленочник — это вещь. Но и геморрой. Раньше говорили: хочешь разорить врага — подари ему фотоаппарат…
И старик объяснил, из чего складывается фотографическое разорение.
Но Мерлина заколодило — он захотел снимать пленочником. В хозяйстве у Льва Кирилловича нашлись умные книжки, и он таскал эту литературу с собой, вгрызаясь в теорию. Навык учиться за целую зиму безделья был утрачен окончательно, профессиональные словечки не застревали в голове, каждый раз их приходилось грузить туда заново.
