— То есть вы, подобно другим членам семьи, считаете, в свете новых предложений, которые я привез, что мадам Оленская должна вернуться к мужу?
— О боже! — воскликнул Арчер, и Ривьер пробормотал что-то в знак одобрения.
— Перед тем как встретиться с графиней, я переговорил — по требованию графа Оленского — с мистером Лавелом Минготтом. Я имел с ним несколько бесед до отъезда в Бостон. Он, совершенно очевидно, представляет точку зрения миссис Мэнсон Минготт, которая, несомненно, является самым влиятельным членом семьи.
Арчер застыл, почувствовав себя так, словно пропасть разверзлась под ним и он цепляется изо всех сил за ее скользкие края, чтобы не сорваться. Тот факт, что он был исключен из числа лиц, ведущих переговоры, и даже не знал, что они ведутся, изумил его едва ли не больше, чем сам результат переговоров. Его осенило, что, раз семья перестала консультироваться с ним, какой-то глубокий родовой инстинкт внушил им, что он уже не на их стороне; и теперь он вдруг заново осознал слова Мэй, сказанные ею на пути домой от бабушки Минготт в день соревнования лучников: «В конце концов, возможно, Эллен будет все-таки лучше со своим мужем».
Но даже сейчас, в том сильном душевном смятении, в котором он находился, Арчер вспомнил свой возмущенный ответ и вдруг понял — с тех пор жена никогда не произносила при нем имя графини Оленской. Ее небрежное высказывание, несомненно, было ловушкой — она узнала, в какую сторону дует ветер, доложила семье, и Арчер был незаметно удален из совещательных рядов. Он восхитился родовой дисциплиной, которая заставила Мэй принять это решение. Он знал, что она бы не настаивала на этом — это было против ее совести; но, возможно, она разделяла взгляды семьи на то, что мадам Оленской лучше быть несчастливой женой, чем разведенной женщиной. Что же касается Ньюланда, то она знала, что временами он не прочь «взбрыкнуть» и отвергнуть — ни с того ни с сего — любую фундаментальную ценность, истинность которой не подлежит обсуждению.
Арчер поднял глаза и встретил взволнованный взгляд гостя.
— Так вы не знаете, месье, — возможно ли, чтоб вы не знали? — что семья в сомнении — имеют ли они право советовать Оленской отказаться от последних предложений ее мужа.
— Тех, которые вы привезли?
— Именно так.
С губ Арчера едва не сорвались гневные слова о том, что не дело Ривьера судить о том, что Арчер знает и чего он не знает; но что-то в смиренном и в то же время отважном упорстве, которое он читал в пристальном взгляде Ривьера, заставило его отказаться от этого решения, и он ответил вопросом на вопрос:
— Так о чем вы хотели сказать — лично мне?
Ему не пришлось дожидаться ответа ни секунды.
— Я пришел умолять вас, месье, — выпалил француз, — умолять всеми силами, на которые я способен, — удержите ее от возвращения к мужу. Не отпускайте ее!
Арчер посмотрел на него с всевозрастающим удивлением. Не было никаких сомнений в искренности Ривьера или в силе его убежденности — было очевидно, что он полон решимости проиграть все, но высказаться до конца. Арчер задумался.
— Могу я спросить, — сказал он наконец, — вы то же посоветовали и мадам Оленской?
Месье Ривьер покраснел, но не отвел глаз:
— Нет, месье. Я честно выполнил свою миссию. Дело в том, что, когда я взялся за это дело, я действительно считал — по причинам, перечислением которых я не хочу утомлять вас, — что для мадам Оленской будет лучше, если она вновь займет то место в обществе, которое дает ей положение мужа.
— Я так и полагал. В ином случае вы не взяли бы на себя этой миссии.
— Разумеется.
— А теперь… — Арчер опять умолк, и они мерили друг друга испытующими взглядами.
— После того как я увидел ее, месье, и переговорил с ней, я пришел к выводу, что здесь ей лучше.
— Вот как?
— Я добросовестно выполнил свое поручение, месье, — я изложил аргументы графа, я представлял его интересы без каких-либо комментариев со своей стороны. Графиня была достаточно добра, чтобы выслушать меня; она простерла свою доброту до того, чтобы выслушать меня дважды. Она беспристрастно обдумала все, что я сказал ей. Но в результате этих двух бесед я изменил свое мнение и стал смотреть на вещи по-другому.
— Могу я спросить — почему?
— Просто я увидел перемену в НЕЙ, — ответил Ривьер.
— Перемену в ней? Вы знали ее прежде?
Молодой человек снова покраснел:
— Я встречался с ней в доме ее мужа. Я знаю графа Оленского много лет. Неужели вы думаете, что он послал бы с подобной миссией незнакомого человека?
Взгляд Арчера, блуждающий по голым стенам офиса, остановился на настенном календаре с изображением суровых черт президента Соединенных Штатов. Вообразить подобную беседу где-то на подвластной ему огромной многокилометровой территории было довольно странно — но тем не менее это было фактом.
— Перемену… В чем же она изменилась?
— О месье, если бы я мог объяснить… Я полагаю, что открыл для себя нечто, о чем не подозревал, что она АМЕРИКАНКА. А для таких американцев, как она и как вы, многие вещи, которые приняты в некоторых других обществах или по крайней мере принимают их как некий компромисс, становятся немыслимыми, просто немыслимыми. Если бы родные мадам Оленской поняли, что это за вещи, они воспротивились бы возвращению мадам Оленской к мужу так же, как и она сама. Но они, очевидно, принимают желание графа вернуть ее домой как доказательство его верности домашнему очагу.
Ривьер помолчал и потом добавил:
— Тогда как это далеко не так просто.
Арчер вновь посмотрел на президента Соединенных Штатов, затем на стол и на бумаги, разбросанные по нему. Несколько мгновений он не мог говорить. Пока он молчал, он услышал звук отодвигаемого стула — Ривьер встал. Когда он встретился с ним глазами, он увидел, что Ривьер взволнован не меньше его самого.
— Благодарю вас, — просто сказал Арчер.
— Вам не за что благодарить меня, месье. Скорее я… — Голос Ривьера прервался, как будто ему стало трудно говорить. — Мне следует, однако, сказать еще одну вещь, — добавил он более твердо. — Вы спросили меня, работаю ли я у Оленского. Да, сейчас это так — я возвратился к нему несколько месяцев назад, по причинам, которые может понять каждый, у кого на попечении есть пожилые или больные люди, которые полностью зависят от него. Но с той минуты, как я пришел сюда сказать вам то, что сказал, я уже считаю себя уволенным, и, вернувшись, я доложу об этом графу, изложив свои причины. Теперь все, месье.
Ривьер поклонился и сделал шаг назад.
— Благодарю вас, — повторил Арчер, когда их руки встретились.
Глава 8
Каждый год пятнадцатого октября Пятая авеню открывала ставни, раскатывала ковры и вывешивала занавески на окнах в три ряда.
К первому ноября этот домашний ритуал заканчивался, и общество начинало оглядываться вокруг и «проводило инвентаризацию». К пятнадцатому сезон уже надул паруса, Опера и театры манили новыми спектаклями, рассылались приглашения на обеды и назначались даты балов. И каждый раз точно в это время миссис Арчер провозглашала, что Нью-Йорк стал совсем другим.
