Третий день валил снег. Ни неба, ни моря за окном не было видно. Только гудящая кутерьма белых хлопьев, гонимых северо–восточным ветром.
Непогода снова пришла с заснеженных просторов России. Оттуда на Салоники, на архипелаг Северные Спорады, на Пеллопонес циклон с громадной скоростью перемещал сплошной поток чреватых снежными зарядами туч.
Оторвавшись от своей рукописи, Артур Крамер стоял возле стеклянной двери на терраску, ждал, когда Лючия позовёт его завтракать. Тщился разглядеть у причала яхту, хотя бы концы её мачт. Трудно было поверить в то, что всего три дня назад он плыл под белыми парусами по синим, спокойным водам. Как всякое парусное судно, яхта шла беззвучно. Лишь позванивали под килем струи воды. Что?то неземное было в этом одоленье пространства, словно намёк на иной способ передвижения — ангельский… Лючия поставила его у штурвала, а сама управляла шкотами. Посередине пути она позвала его вниз, в каюту. Артур увидел нечто вроде гостиной, отделанной красным деревом, спальню, камбуз с баром и холодильником. Здесь был даже душ, даже телефон, телевизор.
Лючия наскоро сделала бутерброды с сыром, открыла банку консервированных ананасов, достала из бара бутылку «Мартини», налила ему в бокал со льдом.
— Нас пока что не унесёт куда?нибудь в Турцию? Или в Египет?
— Не будь в тревоге. Тут есть то, что в авиации зовут «автопилот». Я поставила по компасу.
— Ну и дела! А ведь здесь можно работать, писать…
— Бамбино, можно жить, путешествовать по всему миру. В центре Парижа на Сене, и в Лондоне, и в Барселоне имеются причалы. Ты подходишь, тебя подключают к электричеству, телефону, пресной воде, ко всем коммуникациям и можешь жить, сколько захочешь. Некоторые так живут годами, заводят на яхте собаку, цветы. Надоест — плывут в другие места. Им даже не нужен дом на берегу.
— Ну, это для очень богатых людей.
— А разве мы не такие? Мы такие. Если хочешь, весной, в мае, оставлю отель на Филиппа и Поппи, немножко научу тебя стать моряком. Мы пройдём через Гибралтар в Атлантику, поднимемся к северу, через Сену войдём в Париж. Ведь ты не был в Париже?
— Да кто меня пустит, с моим паспортом?
— Проблему надо решать. В Афинах. Звонила — Манолис ничего не сделал. На днях полетим вместе.
У меня там связи в парламенте. В других местах. Если б ты знал, в каком я была шоке, услышав, что албанцы убили на острове человека. — Лючия глянула в иллюминатор. — Идём наверх. Уже близко. Да, когда Артур поднялся на палубу, было уже близко. В стороне от пестроты города и гавани на фоне гор белела вилла Лючии.
— Что это там среди моря, слева? — он показал на далёкий заснеженный конус.
— Это видно только в такую погоду, как сейчас. Гора на острове Эвиа. Очень далеко.
Пока Лючия убирала паруса, включала двигатель, он стоял у штурвальчика, посматривал на приближающийся мыс, на виллу, и опять всё казалось сном. Таким же несбыточным, как возможность жить на яхте, плавая от страны к стране, от Барселоны к Парижу.
Она отстранила его от управления яхтой, сама взялась за штурвал.
— Если поплывём весной, где?нибудь остановимся по пути?
— Конечно. В Неаполе, в Марселе. Где хочешь. Не будем никуда спешить. Можем оросить якорь. Плавать посередине моря. Ловить рыбу. — Не отпуская штурвальчика, поцеловала его и взмолилась: — Отойди от меня… Лучше возьми на корме канат. Будем причаливать.
А утром они проснулись в белом мире.
Вместе с этим беспрерывно падающим снегом на Артура снизошло спокойствие. Он вставал рано, шёл на кухню, выпивал чашку чая, брал с собой апельсин или яблоко, поднимался в свою комнату, открывал крышку секретера и садился работать.
Снег за окном создавал привычное ощущение зимы, как бы соединял с Россией, зыбко и чисто.
К одиннадцати часам Лючия звала вниз, на кухню, где был накрыт завтрак, или же, как она говорила, — ланч. Свежая после душа, с подобранными наверх волосами, одетая в меховую безрукавку поверх тонкой шифоновой блузки, она теперь не носила никаких украшений, кроме серебряного браслета с тремя дельфинчиками на левой руке.
— Знаешь, давно необходимо ехать к Филиппу — в отель и на ферму. Хочу это сделать вместе с тобой. Перед Афинами обязательно. Растает снег, и поедем.
— Как долго он может идти?
— В прошлом году в конце января шёл целую неделю. Люди в городе и в горах не могли идти по улице, ехать. Хлеб бросали с геликоптера. Кончилось электричество и телефон. Здесь это катастрофа.
На следующий вечер свет действительно погас. Прекратилась и телефонная связь.
«Хорош был бы я, если б жил теперь в доме Манолиса», — думал Артур, когда вечером вместе с Лючией рассматривал при свечах книги в шкафу и на полках её рабочего кабинета.
Его поразило обилие сочинений на русском языке. Здесь, на острове в Эгейском море, рядом с брошюрами Кропоткина и Бакунина, изданными ещё до революции, оказались «Вопросы ленинизма» Сталина и «Архипелаг ГУЛАГ», «Братья Карамазовы», красный том «Избранного» Владимира Маяковского, словари… Конечно, книг на итальянском было куда больше — труды Маркса, Грамши, речи Берлингуэра, переводы Сартра, «Доктор Живаго». Здесь же нашла место и его, Артура Крамера, синенькая книжечка.
Лючия стояла рядом с поднятым шандалом в руке. Ревниво следила за тем, как он переставляет книги, разглядывает корешки. Артур понимал: все это — её прошлое, её несбывшиеся надежды. Не хотел это прошлое ворошить. Но Лючия, поставив шандал с тремя горящими свечами на письменный стол, опустилась в кресло, сказала:
— Теперь благодаря вам на Западе совсем не читают книг. Почти ни у кого нет библиотек, ничего, кроме каталогов крупных фирм одежды и питания.
— Почему это благодаря нам?
— Один раз говорила тебе: предали мир, лишили его цели, веры в справедливость. Не знаю, зачем теперь держу эти книги. Снова читать не могу. Не поверишь, бамбино, не так давно, до тебя, открыла «Коммунистический манифест» и плакала. Ты не можешь понять.
— Могу, — Артур шагнул к ней, погладил по голове. Лючия откинула его руку.
— Нельзя было позволить Сталину делать фашизм вместо социализма. Теперь у вас как везде — безработные, проституция, мафия.
— Прости меня, — промолвил Артур. — Я все это тоже пережил, пока не понял: без Бога ничего доброго не построишь.
— Без Бога! А знаешь, такой философ Хайдеггер сказал: «Бог умер». Если был Гитлер — Бог умер. Если твоего священника убили — Бог умер; такого, как ты, хотят убить — Бог умер. Наши церкви на Западе стали пустой ритуал. Они спят. Не хочу даже говорить о религии. Ты, fanciullo, умный, а зачем ходишь в церковь, имеешь крест на груди?
Артур вздохнул.
— Бог за действия людей не отвечает. Странно — об этом не помнит никто, хотя в Библии сказано прямо: человек создан по образу и подобию Божьему, обладает свободой воли. Бог прислал нам Иисуса Христа… Вот горят свечи в шандале. А ты задумывалась, зачем горят свечи в церквах, в часовнях, зачем люди носят крест?
— Театр, — сказала Лючия. — Никогда не соглашусь быть марионеткой.
— Да. Для многих теперь — театр. А на самом деле, Лючия, девочка моя, когда Его распяли и римляне начали преследовать тех, кто понял, Кто есть Христос, в темноте подземелий, катакомб, пещер вместе собирались такие люди. Они зажигали свечи просто, чтоб не быть в темноте, а опознавая своих, тайно показывали друг другу спрятанные на груди крестики. Вот в память тех времён — свечи в церквах, крест на моей груди. И, конечно, прежде всего — в память Того, Кто был на нём распят. Но Он не погиб, не умер. Имей в виду — это Он зачем?то привёл меня сюда на остров, соединил с тобой.
Лючия сидела, обхватив руками виски.
— Что касается моей России, — продолжал Артур, — она доверилась Марксу, Ленину, отвергла Бога.
