— Ложитесь, – повторил я. – Нельзя вставать.
— Хохлы! – неожиданно заявил гигант. – Хохлы пекут коржи.
— Какие ещё хохлы? – поинтересовался я.
И тут с дальней кровати, где лежал усач, донеслось:
— Барыбинские коты следят из?за палисадника.
Максимов и Витя спали… Гигант все сильнее кренился в мою сторону, грозя всем телом рухнуть мне на ноги.
— Хохлы, – яростно бормотал он. – Пекут, понимаешь, коржи под кроватью.
— Барыбинские коты… — издали вторил усач.
Гигант накренился и обрушился поперёк моих ног. Я чуть не взвыл от боли. В панике нашарил у стены сигнальный шнур, задёргал.
Вбежала медсестра. Потом кинулась за дежурным врачом.
Они с трудом подняли слабо сопротивляющегося соседа, уложили, эластичными бинтами привязали его руки и ноги к кровати. Затем, пока врач делала ему укол, медсестра сбегала за какими?то металлическими решётчатыми стойками, которые они ловко водрузили по бокам его кровати. Пленённый великан, засыпая, все?таки пытался втолковать им что?то о хохлах. Но они перекинулись к постели усатого.
Я долго не мог уснуть.
…Где?то в Тбилиси, в больничной палате так же, наверное, лежал Алёша. Неподвижный. Если Немировский все?таки не перевёл денег. С другой стороны, зачем миллионеру мараться из?за пяти тысяч долларов? Вспомнились, как давным–давно сидел с Алёшей возле развалин древне–римских бань в апацхе – сарае с бамбуковыми стенками. Он наливал из глиняного кувшина изабеллу в липкие стаканы и над нами вились осы. Пахло дымком костра, над которым шипела баранина и варилась в котле мамалыга.
…А вечером вокруг спящего дома Алёши и Тамрико летали в темноте светлячки, издали слышался рокот реки Техури.
— Володя, — донёсся голос Максимова, — спишь?
Последние дни он всё время искал повода поговорить.
Насколько Эдуард лично виновен в том, что произошло с нашей страной, я не знал. Но снова беседовать с ним об этом было противно. Я не мог забыть самодовольного выражения его лица, когда много лет назад видел по телевизору репортажи сперва из Верховного совета, потом Первой думы.
Я притворился, что сплю.
Утром шёл врачебный обход, когда я увидел в раскрытой двери Марину. Обычно она так рано не приезжала. И сумки с провизией в её руках не было.
— Что с Никой? – спросил я, в то время, как врач выслушивала фонендоскопом моё сердце.
— Все хорошо, – почему?то сияя, ответила Марина.
— Доктор, как сердце? Последние дни совсем не болит. Я его не чувствую.
— И, слава Богу. Пожалуй, всё стабилизировалось.
— Тогда, пожалуйста, выпишите меня.
— Вы не пролежали положенных трёх недель.
— Ну и что? Лекарства можно принимать и дома.
— Нет. Не имею права, – она перешла к кровати моего соседа. К этому времени медсестра с санитаркой сняли решётчатые стойки, освободили Гулливера от пут.
— Хохлы! – сказал я ему, вставая с кровати. – Хохлы пекут коржи…
Он ничего не понял, ничего не помнил… Слабо улыбался.
Я подошёл к Марине, потянулся было поцеловаться и тут за её спиной в коридоре увидел двух человек. Мужчину и женщину. Мужчина стоял на костылях. Неестественно прямой. Женщина держала в руках корзину, прикрытую шалью.
— Алёша! Тамрико! – сказал я. И заплакал.
…Как мне удалось добиться от врача освобождения под расписку, как мы с Мариной, Алёшей и Тамрико долго ждали в холле у телевизора необходимое медицинское заключение с рекомендациями, как я выручал из хранения свою городскую одежду, торопливо переодевался – уже совсем другая история, другая жизнь.
Как можно было сразу догадаться, Алёше все?таки сделали удачную операцию, вживили имплантант из титана, поставили на ноги.
Оказалось, Немировский деньги все?таки выслал! Получив их, Тамрико сразу же позвонила мне, да никого не застала дома. А потом закрутилась в связи с операцией Алёши.
Теперь она привезла его на консультацию в институт имени Бурденко. Но первым делом они решили навестить меня.
Корзину с грузинскими деликатесами из Тбилиси мы оставили обитателям палаты.
Когда спустились к заранее вызванному такси, я поискал глазами тополь, чтобы на прощанье обнять его ствол, но дерево, видимо, росло с другой стороны корпуса.
