продолжали работать. Уходили с утра. А я оставался…
Снова, как когда–то, читал и рецензировал чужие рукописи.
Именно в эту пору середины семидесятых годов через друзей и знакомых ко мне во множестве начали попадать творения индийских йогов, западных мистиков и доморощенных целителей, знахарей. В промежутках между чтением чужих производственных романов с изумлением листал эзотерические манускрипты, пытался понять – это вздор или тут таится что–то серьёзное. Собственный опыт говорил о том, что не всё так просто. Возникало множество вопросов, которые некому было задать.
Дело кончилось тем, что однажды я перешагнул порог полуподпольной лаборатории парапсихологии при обществе им. А. С. Попова. Здесь под руководством её заведующего, физика- теоретика, в течение нескольких лет прошел курс тренировок. Участвовал в опытах с растениями, с людьми.
В результате появились первые исцеленные мною больные.
А летом 1974 года по просьбе грузинских археологов нашел ладонью в селе Нокалакеви древнейшее захоронение человека античных времён.
Отныне стал всем нужен. Со всех городов и весей, из заграницы ко мне потекли больные. А также искатели истины. Но мне нечего было им сказать. Я и сам толком не мог понять, что со мной произошло. Знал только: писать по–старому не смогу.
Морозным январским утром 1978 года у церкви подмосковной Новой деревни я встретился с человеком, который смог ответить на мои вопросы.
Он горячо поддержал меня как писателя, целителя.
Это был отец Александр Мень.
Двенадцатого июня того же года он крестил меня.
С тех пор двенадцать лет вплоть до его страшной гибели мы дружили. Как братья. Отец Александр часто бывал у меня, ночевал. Познакомил со своей мамой – Еленой Семёновной, доверил лечить от болезней.
В ту пору я писал свою первую большую книгу – «Здесь и теперь». Он постоянно следил за тем, как идёт работа, вселял уверенность в нужности моего труда.
Вместе мы совершили путешествие по Узбекистану. Побывали в Самарканде, Хиве, Бухаре. На следующий год прожили месяц под Дербентом на берегу Каспийского моря.
О том, каким был Александр Мень, я написал воспоминания, выдержавшие много изданий.
…Всё привыкаю и не могу привыкнуть к тому, что приходится жить без него.
Работа над книгой растягивалась на годы. Писать по–старому стало невозможно. Мировоззрение моё в корне изменилось. Новый опыт требовал новых способов выражения.
Я боялся умереть, не успев рассказать обо всём, что со мной стряслось. Был убеждён – ошеломляющий опыт моей маленькой жизни я обязан донести до людей.
При всём том нужно было как–то существовать. И вот как бы сам собой сложился несколько фантастический образ жизни.
Зиму я теперь проводил в Москве. А ранней весной в качестве внештатного корреспондента «Литературной газеты», прихватив папку с рукописью, вылетал в очередную командировку. В Таджикистан, Узбекистан или Туркмению.
Сначала мотался по стройкам высокогорных плотин, научным учреждениям. Собирал материал на очерк.
Потом удирал от всего этого в джунгли «Тигровой балки» или какого–либо другого заповедника. Жил и работал в сторожках уже знакомых егерей. Среди дикого зверья.
Контраст между тем, о чем я писал, и тем, что окружало меня, давал невероятный творческий импульс.
Та девочка, которая в 1917 году ехала на санях с подружками в гимназию и впоследствии дала мне жизнь, так вот та девочка, ставшая моей мамой, умерла в 1980 году.
О трагических обстоятельствах, при которых это случилось, о том, как за день до смерти она выразила желание креститься и как я сам её крестил, написано в романе «Здесь и теперь».
…Мы с отцом остались без нашего земного ангела.
Отец получал свою маленькую пенсию, порывался снова ходить на работу, терял зрение, слабел. Очень стеснялся, когда я помогал ему мыться в ванной.
Теперь, уезжая в очередную командировку, приходилось оставлять его на попечение друзей.
Он пережил маму на пять лет. Умер в больнице, когда меня не было в Москве. Санитарка потом рассказывала, что в последние часы всё звал: «Володя, Володя…»
Хорошие были у меня родители. Не получилось дать им радости…
На много лет мой дом стал для меня лишь базой, откуда я уезжал и куда возвращался.
Отпирал дверь, входил в комнату и видел: над изголовьем тахты среди других семейных фотографий висит особенно дорогое для меня фото – Маяковский положил руку на плечо Пастернака. Фрагмент по моей просьбе выпечатал из группового снимка знакомый кинооператор.
Это были проводы Маяковского за границу.
И вот случилось так, что в 1981 году, ещё до перестройки, мне предложили включиться в туристическую группу писателей, отправляющихся в поездку по ГДР.
— Обязательно поезжайте! – сказал мне отец Александр. – Вам необходимо видеть мир.
Так я впервые пересёк границу Советского Союза. Побывал во многих городах Восточной Германии. А в Берлине покурил у самого «железного занавеса» в виду Бранденбургских ворот.
