гостеприимно принят.
Саша эмигрировал из СССР в Соединённые Штаты. Какое?то время он мучился там, кажется в Сан– Франциско, жил в каюте чьей?то брошенной яхточки, влезал туда на четвереньках, как в собачью конуру. Потом повезло – устроился на работу по своей профессии инженера–алюминщика, снял нормальную комнату. Даже приобрёл автомобиль, огромный чёрный «Форд», правда, подержанный.
Ездил я с ним на этой машине по Афинам! Дело в том, что Саша невзлюбил Америку и решил перебраться к родственникам в Грецию. Перелетел через океан во Францию, дождался, пока кораблём прибудет его «Форд», сел в него и покатил через всю Западную Европу в столицу Греции.
Здесь он женился, тоже устроился по своей профессии –возводит вместе со специалистами из России алюминиевый комбинат.
Интересно, что, когда мы колесили с ним по Афинам, я обратил внимание на чудовищно толстый слой пыли внутри салона машины, на приборном щитке, у лобового стекла. Оказалось, Саша копил деньги на новую машину, а эту мечтал продать или выбросить вместе с нарочно не удаляемой проклятой американской пылью.
— Купили новую машину? – прервал я молчание.
— «Пежо-206». Вы не правы, когда обвиняете тех, кто добровольно эмигрировал!
— Саша, перечтите роман. Никого я не обвинял.
— В душе обвиняете, относитесь с презрением. Человек ищет, где ему лучше, – продолжал комплексовать Саша. – А вы судите с идеологических позиций. Советских. В гробу я видел эту идеологию!
— Ну, хорошо. Вернёмся к столу, – миролюбиво предложил я. – Скучаете по Москве?
— А то нет! – взорвался Саша. – Всю жизнь прожил у Чистых прудов, в доме напротив того места, где теперь «Современник».
Когда я занял за столом своё место, уже вносили вазы с виноградом, блюда с засахаренным миндалём, мороженое, кофе. Что?то словно подтолкнуло меня. Я взял руку Константиноса, руку его жены. И соединил.
* * *
Глава четвёртая
Снедало нетерпение снова встретиться с островом, увидеть Никоса, Инес, всех друзей. Приходилось терпеть до вечера, до вылета из аэропорта местных линий.
В воскресенье с утра пораньше погрузился в море, как в прохладное шампанское, наплавался вдосталь, потом, пока ещё спали Люся с Гришкой, пренебрёг завтраком в ресторане, добрался на трамвае до порта, надышался воздухом дальних странствий среди стоящих у причалов кораблей, на которых развевались флаги Испании, Италии, Японии…
Потом посидел в тени полосатого тента в кафе напротив порта, взял «каппуччино» с круассаном и, расплатившись, увидел, что у меня окончательно иссякли деньги, пожалел, что вчера отдал всю наличность Люсе.
Пешком вернулся в отель.
— Где ваш кипятильник? Нагреете две бутылочки с питанием для Гришки, давайте ему попеременно. Вода с соской на тумбочке. Тут же подгузники в пакете. А я хоть вырвусь в город. Если в лоджии будет тень, пусть поспит в коляске. Сможете разложить коляску?
— Смогу. Только сегодня воскресенье. Магазины не работают.
— Ничего. Где?нибудь да открыто.
Итак, я остался с Гришкой. Он приветливо улыбался, высосал из градуированной бутылочки грамм сорок молочной смеси, запил водичкой, поиграв разноцветными погремушками, поползал по неприбранной Люсиной кровати, захныкал. Это был недвусмысленный сигнал. Я содрал с него изгаженные подгузники, дочиста вымыл в ванной его попку, кое?как нацепил новые, уложил в коляску, вывез на тенистую сторону лоджии, покачал, напевая всё ту же немудрёную «убаючку», под которую засыпала несколько лет назад наша Ника: «Спят и девочки, спят и мальчики, спят и белочки, спят и зайчики, спят и хрюшечки, и хрю– хрюшечки…»
Оставить его в одиночестве, зайти в свой номер, чтобы побриться, я боялся. Время потекло всё медленней.
Всюду были раскиданы Люсины и Гришкины вещи. На тумбочке рядом с мобильным телефоном стояла полная окурков пепельница, и лежал пульт от телевизора, таящегося на полке возле стенного шкафа.
Я выбросил мусор, сел в кресло и принялся перебирать кнопки телевизионных каналов. С экрана сворой бешеных псов накинулась реклама различных товаров.
Я уже хотел было выключить телевизор, когда, щёлкнув одной из последних кнопок, увидел одетого в зелёный с золотом костюм стройного тореадора, размахивающего малиново–красной мулетой перед мордой насторожившегося чёрного быка.
Помнишь, рассказывал тебе, как в 83–м году побывал на корриде в Барселоне и в Мадриде. Тогда,