— А что делать? — спокойно сказал режиссёр. — Картина фактически уже снята. Во всех оставшихся натурных съёмках без него не обойтись. Да я и не хочу этого. Лучшего проповедника, чем Николай Сергеевич, мы всё равно не найдём. Нет–нет! Телеграфируйте в Москву. Тем более, мы опередили все сроки. А я поеду пока отдохнуть.
«Газик» тронулся и тут же оказался у калитки нашего дома.
Из трубы летней кухни поднимался дым. Мать была не на работе.
— Что это у вас куры такие грязные? — спросил Владилен Алексеевич, когда мы шли по дорожке к веранде.
Я поглядел на кур. Они были такие же, как всегда, беловатые. Только петух золотой с красным гребнем.
— Ты после уроков из авторучки их поливаешь?
Тут я понял и засмеялся. Это мать пометила кур на крыльях и спине фиолетовыми чернилами, чтоб с соседскими не путать. Только я хотел про это объяснить, как мать сама вышла из кухни с поварёшкой в руке.
— А я жду не дождусь, — сказала она, — третий час, обедать пора, небось заморились совсем? Да вы проходите, проходите, мойте руки, и к столу.
— Спасибо, — сказал Владилен Алексеевич. — Я, собственно, отдохну и пойду обедать в гостиницу.
— Да что вы? — огорчилась мать. — Я суп с лапшой сварила, куриный. И вареники с вишнями… Так в столовой не накормят. Я вас и продовольствовать буду.
— Ну, если с вишнями… — согласился режиссёр. — Как, Саша–Валера, ты думаешь?
— Оставайтесь, — сказал я.
— За общим столом и еда вкусней, — подхватила мать и тут же подскочила ко мне: — А ты, змей, что ж опять натворил?
— Чего? — сказал я, увёртываясь от её руки.
— Чего? А того, что инспектор приходил! Будто я тебя в запретку посылаю. Штрафом грозил! Вы только поглядите — каждый день от него одни огорчительства вижу!
Хоть бы отдохнуть от него, хоть на месяц! То в школу вызывают, то мать на весь посёлок опозорил, а теперь удочки у него изломали! Я больше на крючки да лески ни копейки не дам!
— Погодите, погодите, — сказал Владилен Алексеевич.
— А вы мне его не защищайте! Большой уж, матери помогать должен. Хоть рыбу ловил на продажу, а нынче и снасти лишился и под штраф чуть не подвёл! Садись обедать, змей!
Столик стоял в саду под грушами. Обедали молча. Только мать всё суетилась, подкладывала режиссёру в тарелку, приговаривала:
— А вы сметанки, сметанки возьмите, вареник сметанку любит!..
Режиссёр благодарил, ел понемногу и всё поглядывал то на меня, то на кур с фиолетовыми пятнами…
После вареников он проковылял к себе на веранду, принёс какие?то таблетки в коричневой бутылочке с заграничной надписью, проглотил одну из них, запил компотом.
— Ефросинья Васильевна, знаете, я уже, наверное, неделю газет не читал. У вас нет сегодняшней? Хотя бы местной.
— Да что вы?! — сказала мать. — Я газет не выписываю. Чего деньги зря тратить?
— Понятно, — сказал режиссёр. — А я подумал, раз почтовый ящик висит…
— От прежних жильцов остался. Зря висит.
— А разве вы писем не получаете?
— Нет, — ответила мать. — Родных у меня нету, а так кто писать будет? Зря только висит.
Режиссёр удивился:
— Неужели совсем ниоткуда не ждёте? Даже не проверяете никогда?
— Нет, — ответила мать, составляя пустые тарелки. — И ключ не знаю куда задевала.
— В сарае на гвозде ржавеет, — сказал я и впервые поднял на неё глаза. — Можно, я погляжу?
— Чего не нужно, он всё знает, — сказала мать. — Иди гляди.
От нечего делать я вправду отправился в сарай, нашарил на стене гвоздик, снял с него ключ и пошёл к калитке.
Почтовый ящик открылся сразу, и вдруг оттуда к моим ногам вместе с трухой от листьев вылетела открытка!
Я поднял её и побежал к матери.
— Гляди, нам открытку прислали!
Мать выхватила её у меня из рук и с удивлением стала читать:
— «Здравствуй, Валера! Как ты живёшь? Поздравляю тебя с Новым годом. У вас, наверное, сейчас много снега. Желаю успешно провести зимние каникулы: покататься на лыжах, прочесть много интересных книг. Появились ли у тебя друзья–товарищи? Не замыкайся, держись поближе к другим людям. Не потерял ли компас? Может быть, напишешь о себе? Если нет моего адреса, прочти его на этой открытке. Напиши! Привет маме. Лидия Петровна». Это его учителька прошлогодняя, — засмеялась мать, бросив открытку на стол. — Ну и беспокойная была, на учителя даже не похожа.
— Чем же? — хмуро спросил режиссёр, разглядывая цветной корабль на открытке.
— А так! — ответила мать. — Ей мало уроков было, ещё и по домам ходила, свои книжки давала читать. У меня Валерка и сыт и одет, а она всё приставала, будто я не так воспитываю… Вишь, «много снега» пишет…
— С января пролежала, — сказал режиссёр. — Может быть, ответишь?
На другой день был дождь.
Я по привычке проснулся рано, увидел, как за серым окном с листьев и веток быстро слетают капли, и обрадовался — на реку не идти…
А потом вспомнил, что и удочек теперь никаких нет…
Я встал. Было холодно. Я тихонько прошлёпал босиком из горницы на веранду. Оказывается, Владилен Алексеевич уже не спал.
В руке у него была авторучка. Он сидел за столиком и бормотал:
С порога я поглядел на окно веранды. Там у нас и вправду висит градусник. С него тоже стекали капли дождя.
Владилен Алексеевич вздрогнул, обернулся, и я вдруг увидел, что он покраснел.
