семья, все эти общины, впервые ощутил в реальности, что такое действие Святого Духа. Не смейся надо мной! Эти общины, как острова, как точки роста в нашей мертвеющей цивилизации!
— Ну конечно же! Я тебе ещё в Москве говорила об этом. Ты слушал и не слышал. Как я рада, что тут, в Италии, ты все это увидел, понял. Артур, через восемь дней встреча с Папой в Лоретто, туда приедет масса паломников со всего мира, приедет на автобусе моя община из Москвы…
Я насторожился. Далее записываю буквально то, что произошло.
— Нет, нет, Машенька, не агитируй. Не поеду.
— Но почему? Ты мог бы вернуться в Москву совсем новым, заново рождённым человеком!
— От встречи с Папой, что ли? — перебил я. — Машенька, я уже был пионером, комсомольцем, гражданином СССР. Вон смотри, как бегает во дворике Анна–Кармен с соской во рту. Дай мне хоть немного побыть просто свободным, тем более, я уже старый, больной… Хочешь в Лоретте — езжай сама.
— Да! Единственное на что вы остались способны — это на словах восхищаться моими братьями и сёстрами, а самому пить свой джин с тоником в самых дорогих кафе и ресторанах! На деньги, сэкономленные за счёт таких людей, как Пеппино и Алессандро! — в глазах Маши стояли слезы. — И за счёт дона Донато! Да вы просто совковый халявщик! Вот вы кто!
Сейчас я понимаю, что в её словах таилась какая?то страшная правда обо мне.
— Маша, ты с ума сошла. Что ты этим хочешь сказать ?
— То, что вас здесь принимают из милости, будто сами не знаете! — она смолкла, потому что со двора, сопровождаемый мальчиками, приближался улыбающийся Алессандро.
Итак, вчера Алессандро угостил нас Флоренцией, со всеми её красотами. Познакомил с членом своей общины — милейшим сутулым Торел- ло — ризничим знаменитого собора Дуомо. В ризнице старинный мраморный умывальник в виде двух очаровательных писающих ангелочков. Торелло повёл старших детей — Маттиа, Даниэле и Пьетро на самый верх построенной Джотто колокольни.
Маша и Алессандро осматривали собор, баптистерий, а я отдыхал снаружи на ступеньках под ярким солнцем, ждал возвращения мальчиков.
Машины слова высветили весь ужас моего нынешнего положения. Ещё острее чувствую своё одиночество.
Потом все мы под водительством Алессандро пришли на какую?то длинную улицу–базар, где Маша, несмотря намой протесты, купила мне роскошную вельветовую рубаху по моде флорентийского пятнадцатого века. Тут же рядом, в лавочке, Алессандро приобрёл бутылку красного вина и пять порций только здесь изготовляемого «лампредотто» — рубленных телячьих желудков под острейшим кайенским перцем.
После посещения площади Ратуши, на Понто Веккьо — мосту через реку Арно — я купил всей компании по мороженному.
Вечером, когда возвращались через Понтасьеве домой в горы, попросил Алессандро остановиться у супермаркета, вышел, накупил массу фруктов — груши, сливы, арбуз, дыню. Все это всего за 20 тысяч лир. Еле доволок пакеты до машины. По–моему, и Маша, и Алессандро были довольны. Грустно мне было ехать в сумерках вверх через холмы к одинокому дому, где нас у ворот встречали Мария–Стелла, девочки — Ноэми, Мириам, маленькая Анна–Кармен и мой самый любимый — пятилетний Джозуэ. Есть в нём что?то, чего нет в остальных детях. Впрочем, на зависть прекрасных, как и все дети в этих общинах.
Но этот Джозуэ — особая статья. Сегодня утром в ужасном настроении вышел из дому, чтобы хоть немного побродить в горах. Мальчик увязался за мной. Я попробовал загнать его обратно в дом. Не слушается, не понимает. Взял его с собой. Изгибистое горное шоссе круто пошло вверх, и я сразу же начал прихрамывать, уставать.
Джозуэ увидел. Понял. Ухватил за руку. И стал тянуть вверх, стараясь облегчить мне подъем.
Потом сидели рядышком на сухом травянистом откосе, глядя сверху на долину реки Сьеве. Мальчик всё время что?то показывал, что?то горячо объяснял на своём прекрасном языке.
Вчера после позднего ужина, когда ребятня засиделась на кухне перед телевизором, где шли мультяшки, Алессандро начал прогонять всех наверх, на второй этаж спать. Все ушли за матерью. Один Пьетро сидел, как невменяемый. И в конце концов, после неоднократных увещеваний, получил затрещину от отца. С рёвом бросился наверх.
Все во мне сжалось. Я тоже поднялся в отведённую мне комнату.»
Артур прикрыл записную книжку, потёр усталые глаза.
Поезд отправлялся от очередной станции. До Барлетты оставалось меньше двух часов езды.
«Почему я не написал о поездке с Машей в Пизу? Об истребителе, стоящем на постаменте у вокзала, об аркадах, под которыми мы шли, пока у меня не разболелась нога до того, что пришлось опуститься на стул возле первого попавшегося кафе, и Маша побежала в аптеку за обезболивающим, а вернулась с жутко дорогим эластичным носком…
А о Пизанской башне и писать нечего. Действительно падает, почему?то не падая. Вроде меня…»
Он думал о том, как хороши дети Алессандро и Марии–Стеллы, вспоминал, как, вернувшись усталый от поездки в Пизу, с досадой услышал от Маши, что в десять вечера нужно ехать вместе со всеми вниз, в Понтасьеве на собрание местной общины, будет Евхаристия в честь прибывшей для той же встречи с Папой группы паломников. На этот раз из Бразилии.
Он почувствовал себя совсем чужим на этом празднике. Стоял в сторонке у ступенек, ведущих в старинный собор, смотрел, как выходят из подъезжающих автомашин семьи с детьми, престарелыми бабушками, дедушками, инвалидами в колясках, как все приветствуют друг друга, целуются. Как в подсвеченных фонарями и звёздами тёплых сумерках бегают и смеются разыгравшиеся перед собором дети. А люди все прибывают и прибывают.
Здесь всё было, как в Барлетте, в Чеккине. Особая ни на что не похожая теплота, атмосфера любви,, не навязчивой, не елейной…
Вчера они на микроавтобусе вместе со всей семьёй Алессандро на весь день ездили в Ассизи, где когда?то жил, может быть самый животворный источник любви — святой Франциск, чья деревянная статуя с гнездом на руках полным живых трепещущих голубков, вместе с высидевшей их голубкой, напомнила Артуру о Венеции.
Артура снова обдало незабвенным тёплым, живым воздухом сотен голубиных крыл, как было на площади Святого Марка, обдало настолько явственно, что он покосился на своего соседа и опять встретился с его вопрошающим взглядом из?под поднятых на лоб золочёных очков. И Артур улыбнулся этому незнакомцу, так, словно ещё несколько часов назад не блеял он в подземном переходе «Машенька, я потерялся», словно не ожидало его в Москве одиночество, равное смертному приговору.
Увидев, что Артур собирается выходить, итальянец помог ему дотащить вещи до тамбура, и когда поезд остановился в Барлетте, спустил их на перрон. Вернувшись на своё место, он увидел на полу выпавший из записной книжки сложенный вчетверо листок.
