Когда я узнал о том, что отца Александра не стало, что мы с ним больше никогда не увидимся, со мной произошло что–то страшное. Врачи называют это сильнейшим сосудистым стрессом. Да ещё и помноженным на запойное многолетнее курение. Сразу стал плохо видеть, ходить, превозмогая боль. Снова, после двенадцати лет дружбы с отцом Александром, навалилось одиночество.
Кроме Толи Дмитриева (ты его знаешь) из близких людей никого рядом. Обычно людям присуще свойство согреваться у чужих костров. Если твой костер затухает, прощай!
Мою книгу «Здесь и теперь», которую я писал 7 лет, писал благодаря чуть не ежедневной поддержке отца Александра, напечатать не удавалось. Хотя вовсю шла горбачёвская «перестройка», массами выходили из–под спуда запрещённые ранее рукописи, кинофильмы. На этом фоне ощущать себя изгоем особенно тяжко.
Теперь смотри внимательно, что делает Бог с таким припёртым к стене гавриком, как я.
Он подсылает ко мне милого, несколько суетного человека Сашу Б. Тот, видишь ли, прочёл только что опубликованные мои воспоминания, мой плач об отце Александре Мене. Физик–теоретик, Саша регулярно посещает своих коллег в разных странах мира, пытающихся без большого успеха сделать то, чего не мог сам Эйнштейн – создать единую теорию поля, а также пытается воспитывать трёх своих великовозрастных детей.
Вот этот самый Саша, видя катастрофическое положение твоего будущего папы, уговаривает его податься с ним в Крым, в Судак, где у него есть домик с фруктовым садом. Недалеко от моря. Можно бесплатно пожить, отмякнуть в солёной воде, подумать, как быть дальше.
На эту приманку и поймал меня Господь. Пуще всего на свете люблю море. Трудно было не соблазниться.
По прибытии на место оказалось, что безответственно добрый Саша уже заселил домишко своими детьми и внуками, родственниками из Ленинграда, то бишь, Санкт–Петербурга, тоже с детьми, совсем маленькими. Кроме того, под корявыми стволами старых груш и яблонь в палатках и просто на покорёженных раскладушках влачило существование ещё несколько курортников. В том числе и Оля Ц. Она прибыла из Москвы с этюдником, дабы взбираться по утрам на вершины окрестных гор и писать оттуда Восход Солнца над Морем.
Саша благородно уступил мне свою колченогую кровать в душной каморке, а сам перебрался в ещё более душную туристскую палатку возле дощатого туалета.
На следующее утро мы с ним двинулись к морю. Следом тащился его младший сын Яша.
Путь шёл по выжженному, без единого деревца или травинки обширному плоскогорью, называемому Ферейка. Плоское, покрытое толстым слоем пыли, оно почему–то напоминало аэродромное поле. Так оно и оказалось. Как я впоследствии узнал, это был тайный запасной аэродром военно–воздушных сил.
До моря было не менее двух километров. Или мне так показалось. Во всяком случае, несколько раз приходилось плюхаться прямо в горячую пыль, давая отдых ноге, и думать о том, что ещё предстоит путь обратный…
Саша утешал меня, говорил, что за время этих походов к морю, он сумеет во всех подробностях рассказать о новостях теоретической физики, о теории «струн». Даже начал чертить пальцем в пыли какие–то формулы и схемы предполагаемого устроения самых элементарных частиц мироздания, таких, как кварки и лептоны.
Невнимательно слушая его, я решил употребить оставшиеся силы на поиск хоть какого–нибудь жилья непосредственно близ моря. И нашёл таковое в виде сарайчика без окна, где стояла раскладушка. Источником света служила раскрытая дверь, мимо которой всё время сновали курортники.
Я оказался в ловушке. Отсюда до магазинов, до базарчика было ещё дальше, чем до Сашиной хибары.
Теперь смотри! Декорации расставлены. Главные действующие лица собраны в одно место. Давно известно, Господь действует через людей. Через Сашу Б., который привёз меня сюда. Через Олю Ц.
Следующим утром она, вместо того, чтобы залезть на гору и писать оттуда Восход Солнца над Морем, является к моему сарайчику с вспомоществованием от Саши – поллитровой банкой вермишелевого супа и краюхой хлеба. Предлагает пойти искупаться.
Спускаюсь вместе с ней с обрыва к пустынному ещё пляжу.
Плаванье – единственный и самый любимый способ перемещения в пространстве, остающийся доступным мне в полной мере. Особенно нравится плавать на спине.
Помню, что плавал долго, далеко.
Вышел на берег усталый с отвычки. Почти счастливый. Словно побывал в детстве.
А Оля Ц. спрашивает:
— Где ваш крестик?
Хватаюсь за грудь. Цепочка есть. Крестика нет. Стянуло морем. Всё! Теперь я настолько один, что даже крестика, подаренного отцом Александром Менем больше со мной нет…
Безуспешно пытаюсь найти пропажу в пене прибоя, в прибрежной гальке. А Оля Ц. все ходит за мной, приговаривает:
— Очень плохо, что потеряли крест. Плохая примета, очень плохая…
Я уже готов отогнать её за это нытье. Но тут она говорит:
— Кажется, у меня в рюкзаке должен быть такой же крестик, какой был у вас. Дала одна подруга, которая связана с католиками. Если найду, вечером занесу.
И вечером приносит крестик. Точно такой же. Цепляю его на цепочку. Ты подумала: «Ну и что тут особенного? Мало ли на свете одинаковых крестиков?» Верно услышал я твою мысль? Теперь слушай ты!
Зачем–то спрашиваю Олю:
— Как зовут вашу подругу? Помолюсь за неё.
А Оля и отвечает:
— Марина Мень.
— Как?!
— Марина Мень. Она из Киева. Ушла от матери. Живёт в Москве, снимает комнату, работает няней у каких–то миссионеров.
— Оля! Крест, который стянуло море, мне подарил Александр Мень. И вот через некую Марину Мень он возвращается ко мне! Будете в Москве, дайте ей номер моего телефона, пусть позвонит. Я хочу её увидеть.
— Хорошо.
— Она не родственница отца Александра?
— Нет.
Так Бог вернул крестик. А вместе с ним прислал и ту, которая со временем стала моей женой и твоей мамой.
Если когда–нибудь эта книга будет опубликована и её, кроме тебя, прочтут другие люди, какой– нибудь скептик проворчит: «Совпадение, редкое совпадение, случайность»… Не стану спорить. Но пусть он прочтёт всю книгу. До конца.
Так Бог столь явно подвёл меня к знакомству с твоей будущей мамой. Мариной Мень.
Не знаю, насколько ты с ней схожа внешне. Мне этого не видно. Повторяю, ты – сама по себе.
Конечно, где–то там, в том, что называют структурой ДНК, на генетическом уровне в тебе заложено что–то и от неё, и от меня. Хочется надеяться, лучшее.
Глядя на тебя, не могу не думать и о наших совершенно неизвестных далёких предках, существовавших в жуткой дали прошедших тысячелетий. Но информация о них таинственным образом, как эстафета, передана тебе через нас, твоих маму и папу.
Иногда думаю – не смейся, девочка! – о твоих детях, внуках, правнуках и праправнуках. Право, не
