— Постой. Я сейчас! — Доев банан, Валера шустро срывается с места и исчезает за стеклянной дверью.
Сам видишь, мне искренне жаль этого человека, я готов помочь ему, чем могу, полечить, сделать всё, что угодно, но он вызывает во мне раздражение уже тем, что втягивает в суету. Подсознательно ищет сострадания. Не даёт возможности даже секунду подумать о том, что произошло — о Ясмине, о моём бегстве из экуменического центра, появлении здесь, в Париже…
— Иди сюда!!! — Весело зовёт Валера, высунувшись из раскрытой двери магазинчика.
— В чём дело?
Он пропускает меня вперёд, в тесное помещение. По полкам расставлены фотоаппараты, фотопринадлежности. На прилавке уже раскрытая коробка с маленькой фотокамерой.
— Покупай! Даром. Двести пять франков.
Старик–продавец, улыбаясь, смотрит на нас.
— Зачем? Я не умею снимать.
— Не надо уметь, — горячится Валера. — Это же «Коника–автомат», со вспышкой! За двести пять франков по всему Парижу не найдёшь, по всей Франции. Покупай!
В конце концов уговаривает. Выходим на улицу вместе с продавцом. Тот показывает мне как обращаться с камерой. Становится у дверей своего заведения вместе с Валерой. Делаю первый снимок.
…Время от времени присаживаясь отдыхать на бульварные скамейки, на стульчики кафе, где я угощаю его рюмашками коньяка, Валера приобщает меня к жизни любезного ему Бельвиля. Фотографируемся.
За долгие годы одиночества у него накопилась потребность выговориться. Терпеливо выслушивать человека — тоже терапия.
— Первые годы я, как дурак, ходил в Тургеневскую библиотеку или в библиотеку Сорбонны. Набросился на все запрещённое в то время у нас, запойно читал откровения религиозных философов, писателей, — говорит он, когда уже в сумерках мы бредём по набережной Сены мимо целующихся парочек, — Читал до посинения. И получил лишь шиш без масла! Эта эмиграция, все её волны, ничего не создали. Тот, кто потерпел поражение, ничего не может создать. Умные, несчастные духовные импотенты! Ничего, кроме растерянности, истерики и тошнотворных рассуждений о судьбах России и о Христе.
— Минуточку! А Бердяев, Бунин, Набоков?
— Тлен! Бунин в эмиграции ничего, кроме тлена не создал, вспоминал кого и при какой погоде трахал. Перечитай! Все это бумажные, или, если хочешь, восковые цветы. Искусно сделаны, похожи на настоящие, но мертвые… Не согласен?
— Отчего же?… В твоих словах что?то есть.
— Лучше уж ничего не писать, чем ностальгировать на людях… Знаешь что, давай зайдём вон в тот бар, дёрну ещё рюмочку, посидим, послушаем чудного гитариста из Новой Каледонии.
— Рюмочка и гитарист — дело хорошее. Только во мне твоя банановая диета лишь усилила чувство голода… Поздно. Десятый час. Мне уже пора возвращаться. Неудобно, ночую, в сущности, у чужих людей.
— Погоди! Недалеко отсюда чудесный итальянский ресторанчик. Пицца и паста. Я угощаю.
— Пиццу терпеть не могу. Что такое паста?
— Макароны по–итальянски. Пальчики оближешь. А какой там вермут!
— Ты пьёшь и вермут?
— Все, кроме пива.
…Сидим на улице за единственным столиком под красным зонтом. Хозяин ресторанчика торжественно выносит мне тарелку с огромной порцией макарон в соусе и кружку пива. Валере — рюмку вермута.
— Почему ты заказал только одну порцию? Из экономии? Валерка, не валяй дурака. Есть у меня деньги, остались. Заказывай ещё, или пусть принесёт пустую тарелку, поделимся.
— Я правда не голоден. Алкоголики ведь мало едят, не слышал?
— Хорошо. Когда займёмся твоими конечностями?
— Ну, давай созвонимся завтра. Приеду туда, к твоей Ирине, там ты меня и полечишь. Кстати, это не больно?
— Ох, Валерка, любишь же ты себя! Не больно.
Он не даёт заплатить по счету. Платит сам.
Доводит до метро. Вместе опускаемся к турникету. Под землёй фотографирует меня у рекламного плаката с портретом Патрисии Каас.
Возвращает аппарат. Завистливо следит за тем, как два долговязых, затянутых в чёрную кожу парня с разбега перепрыгивают через турникет, чтобы не платить за билеты.
Прощается. Уходит наверх со своим пакетиком, в котором осталось несколько бананов.
…Тихая и пустынная улица Буа де Булонь во всю длину уютно освещена фонарями. Их отблеск лежит на гофрированных воротах подземных гаражей, на зелени устремлённых в черноту неба деревьев. Навстречу с пуделем на поводке шествует дама в меховой накидке. И вправду холодает. «Октябрь уж наступил…».
Не очень уверенно нахожу дом, нажимаю на одну из кнопок домофона у подъезда из чёрного мрамора. Массивная парадная дверь отворяется.
Поднимаюсь по лестнице из холла на первый этаж. Ирина встречает на пороге квартиры. Заплаканная.
— Ирочка, в чём дело? Что случилось?
— Отлупила Женьку. Заходите.
— Что?то все?таки случилось?
— Боря перед отъездом в аэропорт подарил ей куклу, стодолларовую. Эта паршивка подбросила её в воздух, разбежалась, дала пенделя. Сломала, конечно. Кошмар. Мы обе зависим от них, этих родственников…
— Знаю. Где она?
— У себя. Наревелась. Спит. Скажите, что мне с ней делать? Не понимаю её, не справляюсь. У всех дети как дети, а у меня — ужас. Будете ужинать?
— Спасибо. Сыт.
С утра было пасмурно. Теперь же, к девяти, как говорят на Украине, развиднелось.
Оказывается, открыв вторую дверь гостиной, можно шагнуть прямо в крохотный дворик, где растут несколько кустов роз и хризантем, у стены валяется лейка и Женькин мяч с изображением земных материков. Здесь я и курю, сидя в шезлонге, дожидаясь пока проснутся Ирина и Женя.
Почти всю ночь глаз не сомкнул. Все?таки здорово шарахнуло явление Ясмины. Такие стрессы не каждый день бывают.
Когда умывался, даже специально бросил испытующий взгляд в зеркало — не изменилось ли что?то во мне. Вроде седины не прибавилось.
Постирал в раковине синюю рубаху, подаренную Кристо Хесусом, повесил на сушку.
Теперь ёжусь в накинутой на плечи куртке. Тишина. Девочки все не просыпаются. Почему?то тянет поведать Ирине об этой загадочной истории, хоть с кем?нибудь поделиться.
Не поймут. Не поверят. И вообще о таких вещах нельзя растрёпывать попусту.
Если б не ты, я бы взорвался от напряжения. Ощущение тебя рядом — величайшее счастье, выстраданное мною за жизнь… Так вот, скажи, а Ясмина, что толкнуло Ясмину назначить свидание Эммануэлю в то же время, в том же кафе, где объявился я? Что толкнуло её попросить огонька именно у меня? Как малый ребёнок перед букварём судьбы, разглядываю непонятные страницы…
