случая собравшиеся вместе. Раневская, помнится, потеряла там на площадке свое кольцо, объявив, что сия драгоценность стоит дороже, чем весь съемочный балаган вместе с городской площадью (дело было в Риге). «Хераст, ты — хам!» — кричала она Эрасту Гарину, по ее мнению, явившемуся не в том виде, в котором прилично стоять перед женщиной взрослому мужчине. Кажется, она даже наградила Эраста пощечиной, впрочем, лишенной натуральности. Рассказывают, что обидевшийся Гарин направился в ближайшую пивную как был, в костюме Короля волшебного королевства, где не замедлил напиться в хлам, выкрикивая «Господа, кто желает чокнуться с королем?!» Рассказывали, что глава волшебного государства в исполнении Эраста Гарина пришелся не по душе киночиновникам. Артист вспоминал, как его вызвал к себе директор киностудии «Ленфильм» и недовольно заявил: «Вы играете не настоящего короля! В жизни таких не бывает!» «Но так как „Золушка“ к тому времени была снята на восемьдесят процентов, усилия руководства, направленные на превращение ее в шишкинское „Утро в сосновом лесу“, не дали результатов. Картина вышла на экран и даже доставила некоторую радость не только детям», — пишет в воспоминаниях Гарин. Понятное дело, разлагали, как могли, советский строй контрреволюционные недобитки.
Слава упала на Янину Жеймо с такой силой, какой не ожидали и сами постановщики. «В тот же год, в июне, я увидел Янину на улице в Ленинграде, — вспоминал сценарист картины Евгений Шварц. — Пыльно, около шести вечера, Невский проспект полон прохожими. Яничка, маленькая, в большой соломенной шляпе, просвечивающей на солнце, в белом платье с кружевцами. Посреди нашего разговора начинает оглядываться растерянно. И я замечаю в священном ужасе, что окружила нас толпа. И какая — тихая, добрая. Даже благоговейная. Существо из иного, праздничного мира — Золушка вдруг оказалась тут, на улице. „Ножки, ножки какие!“ — простонала десятиклассница с учебниками, а подруга ее кивнула головой как зачарованная… Фильм и героиню надолго и крепко полюбил зритель».
Лишь один зритель не полюбил Янину Болеславовну, но такой это был важный зритель, понравившись которому многие сумели поймать удачу. Многие, но не она. Сталин ее как женский типаж не воспринимал. «Разве могут такие быть героини?» — вопрошал тиран и каждый раз вычеркивал Жеймо из списков деятелей культуры, на которых распространялись награды и блага. Так и получилось, как будто всю жизнь она прожила дебютанткой. Девочкой-припевочкой, все еще слишком юной, чтоб заматереть до народной или заслуженной. «Ну и что? У нас много народных артистов, о которых этот самый народ спрашивает: „А кто это?“ Если же тебя знают без всякого звания, это гораздо дороже стоит», — говаривала эта ходячая скромность. Но даже у скромниц, чье лицо не безобразят страсти, молодость может закончиться. Юность осталась там же, где и ее первые картины, где она снималась и вправду девочкой, юность все больше отдалялась от нее, оставаясь сперва в 20-х, в 30-х годах, когда она закончила ФЭКС и только начала принимать участие в съемках. Юность Жеймо была прекрасна, как утро пионерки.
Фабрика советских грез
Люди 20-х годов XX века обожали все индустриальное. Америку еще не записали во враги, американские индустриальные успехи уважали, перенимали опыт, даже их джаз не считали музыкой капиталистического разложения, наоборот, ритмом рабочего квартала. И обожали индустриальную терминологию. Словечки типа «механизация» или «фабрика» совали во все темы, как сегодня «инновации» и «нано». Кино было встроено в иллюзию нового мира вертящихся механизмов. Вертеться вместе с кинолентой хотелось всем. Вопрос о том, как именно Жеймо попала в кино, имеет простой ответ — она поступила в одно из появившихся в те годы образовательных учреждений. Различные школы киноактеров расплодились тогда и даже носили по созвучию с современными реалиями названия — фабрики. ФЭКС — это расшифровывалось как Фабрика эксцентрического киноактера… Мама Янички была очень против. Во-первых, она здраво беспокоилась за их совместный эстрадный номер: «Ты поступишь в училище, будешь целыми днями пропадать там, а как же наши выступления, которые нас кормят?», а во- вторых, она не верила в успех дочери как кинодивы. Быть в кино самой маленькой, самой незаметной, крошечной булавочкой и в итоге иметь самую жалкую участь? Она пыталась внушить Яничке, что кино ее погубит. Тем не менее упорное дитя поступило в ФЭКС, где «экзамены» принимали совсем молоденькие Трауберг и Козинцев (позже эти двое и станут авангардом русского немого кино). «Сколько же лет вы работаете на сцене?» — спросили ее экзаменаторы. «Двенадцать», — ответила она. «А сколько же вам сейчас?» — «Мне уже пятнадцать!» Яничка, которой мать часто не давала денег на трамвайные билетики, бегала на уроки в «Фабрике» через весь город пешком, точно так, как бежит она в фильме «Леночка и виноград» — детка в туфельках «мэри джейн». О! В первом кадре одного из фильмов, где сыграет очередную девочку, она предстанет перед зрителем сначала в собственном «взрослом» образе, с прической, чуть ли не в декольте и улыбнется, повертев в руках пару детских туфель, — отличный ход, благодаря которому зритель убедится, перед ним женщина, не ребенок.
Мама, в общем-то, напрасно отговаривала девочку от ее судьбы. Сама-то она вскоре умерла, и номер развалился не по вине дочери, которой, хоть и не самой старшей (она была второй дочерью Юзефа- Болеслава), пришлось взять на себя воспитание младших сестричек. В итоге родившаяся у нее дочурка все детство считала тетку своей сестрой. «И сладости, и любовь мама делила между нами поровну, — вспоминала она потом. — Летом, когда у меня были каникулы, я всегда ездила вместе с ней. Например, картину „Горячие денечки“ снимали в Киеве, „Разбудите Леночку“ тоже где-то на юге. Я постоянно присутствовала на площадке, поэтому в отличие от других детей киношный мир не казался мне чем-то волшебным и необычным». Но это все произошло, конечно, потом, а сперва ей, пятнадцатилетней (!) еще нужно было поступить в ФЭКС, экзаменаторы которого казались ей матерыми кинематографистами, а на деле были едва оперившимися мальчишками-футуристами, притащившими в кино все свойственные этому культурному потоку лозунги и сепаратистские выкрики. Помните Маяковского? А Мишеньку Ларионова? Все они были одного поля кустики.
Школа-студия ФЭКС украсила себя слоганом: «Лучше быть молодым щенком, чем старой райской птицей». Студентов набирали, кажется, вне какого-либо осмысленного порядка. Сумеешь отличиться — поступил. Обучали в ФЭКСе некой смеси биомеханики Мейерхольда и теории натурщиков Кулешова. На повестке дня всегда стояло физическое воспитание — все виды физкультуры: бокс, акробатика, фехтование, спорт. Потом мимика, жест, сценическое движение, поведение перед киноаппаратом. Никаких переживаний! Никакого «психоложства»! Все эмоции показываются жестом, мимикой. Понятно теперь, что увлекло юную куколку Суок? Она же привыкла, что должно быть весело, зажигательно. У Трауберга и Козинцева жгли так, впору песком посыпать. И на этой горящей почве вырос целый букет актеров кино: С. Герасимов, Е. Кузьмина, Я. Жеймо, П. Соболевский и другие, весь тот букет, что прославит потом русское немое кино.
Жаль, жаль, что результаты этого бурления кровей теперь известны лишь специалистам. Зато именно там, в бурлящем ФЭКСе она познакомилась со своим будущим первым мужем Андреем по фамилии Костричкин, результатом знакомства с которым стало произведение лучшее, чем любое из искусств — ее дочь. С Костричкиным они сделали короткометражный фильм «Мишки против Юденича», единственный, где Костричкин и Жеймо снялись вместе. Замечательный это был человек, одаренный актер, пластичный и подвижный, ртутный, горючий, бикфордовый. Но как муж он не лез ни в какие ворота. Вечером, вместо того чтобы возвращаться к жене измотанным после зажигательного трудового дня, господин Костричкин садился играть в преферанс не дома. Этим все сказано. Они расстались, не выдержав полыхания творческих начал друг друга. А дочь…
Янина Андреевна Костричкина рассказывала, что не успела толком рассмотреть своего отца, зато мать она помнила с трех лет. Мать казалась ей самым прекрасным на свете существом — красивой, умной, доброй, ласковой, дочь ее обожала. Детство Янички-младшей сопровождала идеальная чистота в доме: мама очень любила убирать в квартире. Как резко это отличается от воспоминаний, к примеру, Лайзы Миннелли, тоже дочери актрисы кино — бардак! Бардак. Оказывается, уборка по дому (ох уж эти Золушки) была для Янички Жеймо детским навыком. Идеальная чистота частенько становится манией для людей, долго живших в вынужденном и тягостном бардаке (цирк! Это цирк!). Вот у кого и волосок с расчески не упадет на паркет. Она привыкла убирать и даже любила это в отличие от кулинарии, к которой до самой старости так и не привыкла. Готовила, конечно, но совсем без интереса.
