— Да, отец.
— Глупость какая! — Мурад фыркнул. — Что же ты завоевал? Разогнал разношерстную банду наемников?
— Я победил Худьяди, величайшего полководца христиан, — возразил Мехмед.
— И сколько потерял башибузуков?
— Не знаю точно… я не подсчитывал. — В голосе Мехмеда прозвучала неуверенность.
— Из пятидесяти тысяч бойцов для битвы годно не больше двадцати, — ответил Халиль.
Мехмед сердито глянул на него.
— Но я победил! Я бился один на один с полководцем христиан, лично умертвил польского короля Ладислава. Я поднял его голову на копье — и оттого армия христиан бежала!
— Не сомневаюсь, что этот полководец — великий воин. Победить его — большой подвиг.
Мехмед кивнул, улыбаясь. Вот наконец заслуженная похвала.
— Но султан не должен искать славы лично себе! Ты руководил войсками неумело, бессмысленно погубил множество жизней, сам едва не погиб. Зачем нам победа, оплаченная столькими жизнями?
Мехмед отхлебнул вина.
— По крайней мере, я не боюсь сражаться. Не прячусь во дворце.
Он не успел договорить — голова загудела от тяжкой пощечины. Было больно и унизительно, Мехмед едва сдержал слезы.
— Присматривай за речью, наследник. И не забывай, у тебя есть брат, — предупредил Мурад по- прежнему равнодушно. — И еще: я слыхал, ты хочешь сделать лагерную шлюху любимой наложницей?
— Гульбехар не шлюха! Она — албанская царевна.
— Албанка, шлюха, едва говорящая по-турецки, и ты ее хочешь сделать матерью империи? — Мурад покачал головой. — Тебе стоит больше времени проводить с женой, Ситт-хатун. Она, по крайней мере, достойна тебя.
Больше года тому Мехмед женился на Ситт-хатун, дочери эмира Сулеймана Зулькадроглу, властителя Малатьи, но для обоих брак стал пустой формальностью. Мехмед иногда жалел молодую жену: такая красивая, а заперта в гареме, будто птица в клетке. Жалел, но решил никогда не возлегать с ней, не позволять Ситт-хатун произвести наследника. Нет, в этом деле он отцу не уступит.
— Отец, я сам решу, кто достоин меня. Гульбехар — моя кадин, и в моем гареме она займет почетное место. Я люблю ее.
— Любишь? — спросил Мурад насмешливо. — Мехмед, ты не рожден любить. У султана не бывает семьи, друзей и любимых. Уж ты-то должен это знать.
Султан вздохнул.
— Пришли мне эту Гульбехар, хочу осмотреть ее.
— Да, отец.
— Вот и хорошо, — заключил Мурад. — Кстати, слышал ли ты, что умер греческий император?
Мехмед кивнул.
— Я знаю. С его смертью Константинополь стал уязвим. Войско уже собрано. Позвольте мне вести его на греков. Я одержу победу, как и на Косовом поле.
Мурад усмехнулся.
— Да, Константинополь… кизил алма, красное спелое яблочко. Хорошая добыча. Когда я был в твоих годах, тоже хотел взять ее. Но боюсь, это яблоко кислое. Я много месяцев держал город в осаде, но даже не выщербил стен. Для захвата Константинополя нужен хороший план, годы подготовки, огромная армия, флот, чтобы перекрыть подвоз продовольствия.
Мехмед уже открыл рот, чтобы возразить, но султан предостерегающе поднял руку.
— Кое в чем ты прав. Если греки начнут драку за трон, мы сглупим, если не воспользуемся ею. Не распускай армию, тренируй бойцов. Покажи мне, что умеешь собирать и готовить воинов лучше, чем терять их. Порадуешь успехами — тогда, возможно, я и позволю тебе штурмовать Константинополь.
Мехмед поклонился так низко, как только смог сидя.
— Спасибо, отец.
— А теперь поспеши-ка к жене, — велел Мурад. — Она долго ждала, ей не терпится повидать супруга.
Ситт-хатун неподвижно сидела среди множества шелковых подушек, терпеливо ожидая, пока пара служанок-рабынь — джарие — нарумянят щеки, подведут овалы ее темных глаз, сделают выразительнее маленький пухлый рот. Ситт-хатун привыкла ждать. После замужества она долго и тщетно томилась, ночь за ночью мечтая, чтобы он с ней возлег. Когда Мехмеда с позором отправили в Манису, ждала, пока призовет к себе из Эдирне. Затем ждала, пока муж вернется с войны. Но наконец ожидание закончилось.
Скоро, скоро придет Мехмед. Султан заставит его провести с нею ночь — первую в Эдирне. Но хотя он и позволит ласкать себя, вряд ли исполнит мужской долг. Мехмед сразу сказал: он не хочет, чтобы она рожала ему сына. Поначалу отказ удивил и возмутил Ситт-хатун. Она справедливо считалась красавицей: крошечная, но с пышной фигурой, золотистой кожей, изящными руками и ногами. Женщины гарема провожали ее завистливыми взглядами. До замужества к отцу не раз приходили добивавшиеся ее руки. Даже теперь, когда она оказалась в гареме, куда под страхом смерти запрещалось вторгаться мужчинам не из королевской семьи, находились люди, рисковавшие жизнью ради выражения своих чувств. Но Мехмеда ее красота оставляла безразличным. Ситт-хатун знала — он предпочитает совсем других.
Из окна своей комнаты она увидела, как зашла в гарем Гульбехар — высокая, светловолосая, белокожая, узколицая. Воплощенная противоположность Ситт-хатун. А ведь она — никто, жалкая рабыня, чей отец родился неверным. Но Мехмед избрал ее. Ходили слухи: она уже носит его дитя. Если станет бас хасеки — матерью султанского наследника, — Гульбехар удостоится почестей, каких Ситт-хатун не узнает никогда. Ситт-хатун останется женой султана только по званию, как теперь она лишь на словах жена наследника престола. Так и случится… конечно, если она не послушает Халиля.
— Жена! — позвал Мехмед, прервав течение ее мыслей.
Он был уже здесь, в прихожей перед ее покоями. Ситт-хатун отослала служанок прочь и вышла приветствовать супруга — легкая, грациозная, в прозрачном шелковом платье.
— Приветствую вас, муж мой. — Она присела, склонилась низко, показывая пышную грудь в вырезе платья. — Я радуюсь вашему успешному возвращению!
Мехмед взял ее за руку, поднял.
— Здорова ли ты, жена? — спросил он холодно. — Хорошо ли тебе жилось?
Улыбаясь, она ответила:
— Да, мой господин, настолько хорошо, насколько может быть жене без мужа.
Мехмед не улыбнулся в ответ.
— Мне жаль огорчать тебя, но тебе придется перебраться в покои потеснее и обойтись меньшим числом служанок.
— Но почему? Неужели я прогневила вас? — Ситт-хатун бросилась на пол перед мужем, хотя и знала: ему не в чем ее упрекнуть. — Если я виновата — накажите меня!
— Нет, не прогневила. Но твои покои займет Гульбехар. Матери моего ребенка понадобятся просторные покои и много слуг.
— Я повинуюсь, мой господин.
Так это правда — Гульбехар уже носила дитя, какое по праву должна была родить Ситт-хатун, а теперь еще и занимает ее покои. Ситт-хатун стиснула кулаки, стараясь сдержать гнев. Справилась — встала и томно спросила:
— Господин, желаете присесть? Выпить вина?
— Нет, — отказался Мехмед. — Я спать хочу. Очень устал.
— Может, позволите мне размять ваше тело, чтобы сон был спокойнее?
Мехмед посмотрел пристально, и в его взгляде жена заметила искру чувства — то ли жалости, то ли страсти. Он покачал головой.
— Спать хочу, и все.
