люди не возбуждены. Просто потому, что осознавая свою наготу, ты чувствуешь тело иначе, нервные окончания возбуждены и поэтому гораздо более чувствительны.
Бритт кивнула, я просто видела, как она с трудом проглотила комок в горле. Ларс умеет соблазнять. При мысли о том, что он проделывал это не раз, мне становится тошно.
— Если тело сознательно и грамотно обездвижено веревками, например, то оно чувствует иначе. Ты невольно начнешь прислушиваться к своим тактильным ощущениям, слушать само тело. Знаешь, что такое осанны в йоге? Ведь любая поза вообще может быть осанной, даже просто вытянув руку и начав внимательно прислушиваться к ощущениям, ты почувствуешь приятное возбуждение. Только долго не держи, не то затечет.
Ничего себе лекция змия‑искусителя! Так можно довозбуждаться до того, что побежишь в секс‑шоп. У Бритт учащенное дыхание, даже я слышу, у меня самой мысли очень далеки от темы занятий и письменной работы, которую я пишу. Понимая, что ничего путного из попыток написать реферат о сказках Андерсена под аккомпанемент лекции про ощущения своего тела у меня не выйдет, отодвигаю ноутбук и поворачиваюсь к беседующим.
Бритт ахает:
— Мы тебе мешаем?
Вообще‑то, можно просто уйти в свою комнату, но мне этого совсем не хочется, потому что от одного голоса Ларса у меня лично и без осанн возбудилось все, что угодно.
Ларс удалиться не предлагает, наоборот, зовет к себе:
— Иди сюда, я вам кое‑что покажу.
Я послушно переселяюсь ближе, но не к нему на диван, а на ковер напротив.
Ларс делает вид, что так и нужно. Но я не намерена соблазняться, хотя до безумия хочется, чтобы он прямо на мне показал свои умения.
— Дай‑ка мне нитки.
Получив бобину с довольно толстой нитью, которой Бритт собиралась подвязать цветок, чтобы тот не заваливался в сторону, Ларс опустился на ковер рядом со мной и сделал знак Бритт, чтобы та присоединилась. Он что, намерен показывать на мне?
Оказалось, на нас. Усадил рядышком, поставил довольно близко ступни и вдруг начал обматывать ниткой мизинец левой ноги Бритт, та заерзала:
— Щекотно…
— Неправда, возбуждает — да, а мест, где щекотно, я не касаюсь. Теперь твой пальчик, — он берется за мой мизинец, обматывая той же ниткой.
Пара оборотов и мы привязаны.
— А теперь каждый пальчик.
Теперь нить обходит пальцы моей правой ступни, то ныряя под них, то проходя сверху, вернувшись к мизинцу, Ларс переходит к Бритт и проделывает это же с ее пальцами. Моя подруга ерзает, словно под ней горячая сковорода. Ларс смеется:
— Не вертись, это только начало.
— Чего? — ехидно интересуюсь я, не выдержав напряжения.
— Лекции, — голос серьезен, в глазах такие любимые мной чертенята. — Это самый простой пример, нитку вы можете распутать или просто разрезать сами, но ваши пальцы уже почувствовали нечто… А если тело обнажено и на нем грубая веревка?
— Ларс, но ведь это же больно?!
Я понимаю вопль подруги, грубая веревка на нежной женской коже, вдавливающаяся в тело, конечно, выглядит эротично, но это действительно должно быть больно.
— Боль доставляет только неумелый или не желающий считаться со своей моделью мастер. И боль тоже бывает разная, есть такая, которую захочется испытать снова.
Это я помню, с этим я знакома. Добровольно встать под обжигающий флоггер можно только после хорошей психологической обработки. Хочу ли я повторить? Боюсь, что хочу. Только вслух этого произносить нельзя.
— Ларс… а можно… обвязаться?
Еще одна кандидатка на самосвязывание, зря я не предупредила Ларса, что с Бритт вообще нельзя вести разговоров о связывании и БДСМ. Она в припадке энтузиазма может не только повеситься, но и расчлениться, причем посмертно, дав тему для двух десятков диссертаций. Думаю, Ларс и сам все понимает, почему же не прекращает разговор?
— Самим? Ни в коем случае!
— А… — подруга осторожно косится на меня прежде чем спросить, — ты мог бы?
Бритт боится, что я обижусь на такую просьбу? Нет, я не собственница, хочет вязать, пусть вяжет хоть всех шведок и американок вместе взятых. Только меня пусть не трогает, я поняла, чего не хочу категорически — не хочу быть одной из его моделей. Лучше никем, чем очередной. И поняла, почему не верю теперь ласковому голосу и речам искусителя — я знаю, что у него могут быть другие. Наверное, это глупо, но я действительно не могу делить Ларса ни с кем. Если он не только мой, то моим не будет.
Ларс не успел ответить, я принялась разматывать нитку:
— Ты отвязываться собираешься, бэдээсэмщица?
— Я собираюсь связываться!
Распутав свою часть нитки, я намереваюсь встать, Ларс опережает, рывком вскочив на ноги и протянув руку в помощь. Положение дурацкое, вскочить, как он, я ни за что не смогу, а подниматься сначала на четвереньки или на колени, чтобы потом встать, будет смешно. Приходится принимать руку помощи.
Я едва успеваю подумать, как это Ларсу удается скакать, как акробату, Бритт выдает это же вслух:
— Ух ты! Как это у тебя получается? Выгнулся и уже на ногах! Ну‑ка, покажи еще раз?
Мне очень хочется запустить в Бритт чем‑нибудь, но я понимаю, насколько нелепо это будет выглядеть. Ларс смеется:
— Дед в детстве заставлял на руках ходить, вот так с места вскакивать и еще много что. Но не этот дед стокгольмский, а швейцарский. Такие умения сохраняются на всю жизнь, как способность ездить на велосипеде или плавать. Ты куда? — это уже мне.
Слушать их чириканье по поводу шибари и тому подобного я не намерена. Пусть развлекаются.
Пожимаю плечами:
— Заниматься, мне завтра сдавать работу по Андерсену. А вы тут, — я делаю непонятный, но как мне кажется, изящный жест рукой, — развлекайтесь, детки.
Мол, вам учиться не нужно, я за вас всех отучусь…
Несколько мгновений Ларс внимательно смотрит на меня. Чтобы не выдать своего поганого настроения, я поспешно ретируюсь в свою комнату, демонстративно прихватив ноутбук.
В комнате открываю его снова и пытаюсь если не писать, то хотя бы что‑то прочитать. Усердно читаю страницу за страницей, но немного погодя понимаю две вещи: во‑первых, что ничего не запомнила из прочитанного, во‑вторых, что голосов за дверью не слышно, Ларс и Бритт то ли разбежались, то ли ушли в ее комнату. Этого еще не хватало! Получить в качестве соперницы собственную близкую подругу?!
Если это произойдет, я вообще уеду из Стокгольма. Куда? А вон к отцу в заснеженную Россию, зароюсь в сугроб, потеснив медведя, и буду сосать лапу всем назло.
Не знаю как на кого, а на меня дурное настроение действует весьма положительно в плане повышения работоспособности. Это давно известно: если требуется за два часа сделать двухдневную работу, меня нужно хорошенько разозлить. Мрачное настроение тоже подойдет.
И ревность оказалась кстати. Мои руки порхали над клавиатурой просто сами по себе, я даже не задумывалась, что именно пишу, дав волю подсознанию и решив, что проверю потом.
Мозг вспомнил, что он состоит из двух полушарий, которые принялись работать независимо друг от дружки. Одно диктовало текст моим пальцам, а второе… второе всячески нагнетало эмоции.
