Это она для порядка его осадила, потому что сыну политика неприлично подобное говорить. Она заботилась о его репутации. Они с Радованом даже одеты были почти одинаково. Вот дерьмо.
— Тойве, это на тебе «ДиЖю»? — спросила она, переводя тему. — Так дорого!
А что? Хочешь много получить, надо сначала себя выгодно продать. Тойве был очень стильным ботаном, в брендовой одежде и хорошей обуви. Он был дорого выглядящим ботаном, чёрт возьми. Потому что все утверждения, что главное — внутреннее содержание, а внешность не важна — это самая большая ложь. По одежде встречают, по одежде провожают. Если к хорошей одежде прилагается ещё и приятная внешность, хорошая фигура, манеры и речь, ну и мозги, — то в их обществе ты будешь на высоте. Или хотя бы на плаву. Внешность — это необходимый ресурс для удачной карьеры, для удачной женитьбы, для удачного бизнеса. И Тойве в этот ресурс очень много вкладывал. Он был сочувствующим метросексуалом, мать их. Он хорошо выглядел, он дорого одевался, у него были отполированы ногти, у него была стильная причёска, и отбеленные ровные зубы, и красивая улыбка. Его женщины, однако, утверждали, что Тойве — сухарь и зануда. Занудный метросексуал, мать их. Да, обаянию и харизме ещё предстоит научиться. Время есть. Пока что он работал на отцовскую гордость — хорошие оценки, никаких алкоголя-сигарет — упаси Боже — наркотиков и разнузданных вечеринок. Отцовская гордость. Твоя жена с каким-то Иакимом сейчас, отец.
— Что ты здесь делаешь? — спросила Хана.
Её, в отличие от любовника, словно и не волновало ружьё, она села на стол, представляя себя более выгодно, более соблазнительно. Будто ещё чего-то хотела от супруга.
— Что я здесь делаю? Это я должен спрашивать, хотя… — Маркус махнул ружьём на кровать и отвратные ранункулюсы. — Спрашивать тут не о чем. У сына вашего поинтересуйся, что я здесь делаю. И особенно поинтересуйся, откуда он знает.
— У нашего сына, — прошипела Хана. — У нашего!
— У нашего? Нет, родная, у вашего. Если ты, конечно, не спала с кем-то помимо этой гусеницы! Или… ты спала?
Хана запустила в Маркуса бокалом, от которого тот, впрочем, успел увернуться. Женщина яростно, в исступлении высказывала мужу, куда ему следует пойти, и где она его видела. Признаться, несмотря на возраст и то обстоятельство, что лучшие её годы всё же прошли, обнажённой выглядела она очень и очень, так что Маркус, да и Иаким, залюбовались. И потому до Иакима не сразу дошло, и лишь затем он прервал её выкрики своим тихим вопросом: «У нас есть сын?»
Ситуация всё же была крайне анекдотична и в таких случаях, наверное, принято говорить: «повисла неловкая пауза». Глядя на одутловатое, бледное лицо Иакима, рогоносец расхохотался, не опуская, правда, оружия. В результате он неловко нажал на курок, и раздавшийся выстрел стал большой неожиданностью для всех. Пустая бутылка разлетелась вдребезги.
— Ты дебил? — закричала Хана.
— Люблю тебя, родная, — Маркус сел за стол, прислонив к нему ружьё.
Иаким смотрел на него с опаской и всё норовил спрятать голову в кокон из одеяла. Того и гляди, у него отрастут глаза на рожках, и он превратится в улитку. Слизняк.
Какое-то время они сидели молча, представляя собой, наверное, весьма абсурдное зрелище. Маркус силился вновь раздуть в себе пламя ярости, но вид обнажённой женщины этому почему-то не способствовал. Он выразительно и оценивающе её разглядывал.
— Ненавижу, — прошипела она.
— Зачем тогда вышла замуж?
— Ненавижу!
— Тебя застрелить?
— Давай, стреляй!
Иаким откашлялся.
— Эгхм, господа, — сказал он. — Ну что вы, право. Давайте будем вести себя цивилизованно.
— Смотрите-ка, говорящая гусеница! — Маркус ткнул пальцем в его сторону. — Можно сдать его зоологам за приличные деньги!
— Попрошу без оскорблений! Какое право…
— Ты спал с моей женой, недоделок, вот моё право! И вот эта двустволка — тоже моё право!
— Перестаньте угрожать мне… нам… убийством! Вы ничего нам не сделаете. Вы сами уже мертвы!
— Какой умный… Нет, родная, что ты в нём нашла? Налей мне выпить.
Хана налила супругу вина, хотя по виду её можно было подумать, что она испытывает огромное желание плюнуть в бокал. Маркус залпом осушил бокал и даже закашлялся.
— Хорошее вино.
Успехи в учёбе стоили Тойве не менее дорого, чем забота о внешности. Он не помнил, когда отдыхал, когда ходил в кино, или просто смотрел фильмы дома, или гулял с друзьями по вечерам. Отец был, как это называется, — мелким клерком, и дослужился до должности мелкого начальника какого-то мелкого отдела. Оплачивалась должность соответственно мелко. Отец, как ни старался, не скопил даже малого состояния. Никто и звать его никак. И будучи никем, тянул за собой сына. Тойве не помнил, требовал ли отец от него когда-либо хорошей учёбы, ругал ли за плохие оценки, за разнузданное поведение, за позднее возвращение домой. Нет, нет и нет. Он только гордился, чтоб его, но ничего, ни-че-го не требовал. В жёсткие рамки своей жизни Тойве загнал себя сам, стремясь что-то изменить, подняться чуть выше той скромной отцовской квартиры, и той студии, принадлежавшей раньше матери, и где теперь жил он сам, и где его мать с вроде-Иакимом откровенно предавались разврату. Он никогда бы не признался вслух, но это давило. Давило и топило. Отцовская гордость, одинокая студия, вроде-Иаким, чиновничье вороньё, что-то постоянно от него требовавшее, что-то проверяющее. Анализ ДНК, этот чёртов анализ ДНК, который портил ему существование, чёртов вроде-Иаким, откуда он вообще взялся?
Помнится, отец водил Тойве к психологу, дескать «мальчик очень замкнут, плохо сходится со сверстниками, чересчур зациклен на учёбе, крайне болезненно воспринимает неудачи». И психолог о чём- то спрашивала, заставляла писать какие-то тесты и смотреть на идиотские картинки. «Понимаете, — это психолог, она так и говорила с придыханием. — Понимаете, у мальчика имеет место подсознательное желание оправдать своё существование». И не нужно на него давить, и отец не давил, не заставлял учиться, не заставлял трудиться, не заставлял быть сильным и бороться за лучшее будущее для себя. Ничего, Тойве сам себе хозяин и господин, он оправдывал своё существование и будет оправдывать. К чёрту психолога с придыханием.
С этих строк Тойве пытался было вести дневник, но бросил. Нечего плакаться на бумагу. Этот вроде- Иаким матери плакался в тошнотно-романтических письмах. Она их прятала в постельном белье в мешочках для саше, потому что отец туда не лазит. Зачем мужчине лазить в мешочки для саше?
После окончания занятий Тойве зашёл в кафе, но не потому, что так уж хотел, а чтобы не бегать от рекламы, буйствовавшей на улицах. Заказал настоящую говядину. Хотя кто ее знает, насколько она настоящая и насколько говядина. Но в подобных заведениях всегда приятно думать, что ты платишь деньги не за тем, чтобы тебя обманули и накормили искусственной соей.
Когда рекламу отключили, он наконец вышел на воздух и столкнулся с Натой и Радованом. Они,
