нескольких дней железные дороги в районе их действия стали неузнаваемы: ночное движение поездов противника прекратилось; днем фашистские поезда еле ползли, проталкивая впереди себя платформы с песком, чтобы предотвратить подрыв паровозов; вдоль всех насыпей, изуродованных мощными взрывами, валялись десятки исковерканных паровозов, сотни разбитых, сплющенных, опрокинутых, сожженных вагонов и платформ, а рядом с ними — перевернутые танки, орудия, разнесенные в щепы ящики с оружием и патронами, с обмундированием, продуктами.
В тех местах, где на мину налетал эшелон со снарядами и бомбами, вообще ничего не оставалось, кроме гигантской воронки...
Попытки противника двигаться только днем не дали эффекта. Огромный опыт наших подрывников позволил им ставить мины так, что регулярно взрывались и дневные эшелоны.
Достаточно сказать, что за май — июнь подрывники соединения уничтожили около сорока эшелонов врага. И это на таком небольшом, в общем-то, пятачке, каким был район действий отряда!
Такого «подарка» фашисты явно не ожидали.
Впрочем, они вообще не ожидали, что мы появимся у них в тылу, и никак не могли, кажется, сообразить, что за войска успешно разгромили их постарунки, выдержали бои с механизированными частями пехоты и парализуют теперь движение на дорогах.
Пугая самих себя и своих прислужников, фашисты распространили слух, что под Люблином и Варшавой появилось крупное соединение Красной Армии.
Помню, в середине мая штаб стоял в Заглымбоче. Охрана доложила: с противоположной стороны озера,
[284]
огибая его по южной дороге, движется к селу колонна автомашин врага.
Заложив коней, мы выехали по северной дороге и медленно стали огибать озеро, держа противника на дистанции и явно показывая, что не намерены уходить из села.
Гитлеровцы видели нас. Они, конечно, догадывались, с кем имеют дело. Но сунуться не рискнули... Зато мы не собирались давать спуску фашистам. Мы решили показать, кто является здесь настоящим хозяином, — и сделали это. Я приказал устроить засаду и выделил командиру засады два ПТР, пять пулеметов, три ротных миномета. Заминировав дорогу, засада дождалась, когда подорвется передовая машина с немецкими солдатами, а затем уничтожила огнем четыре автомашины из девяти и, надо полагать, положила немало солдат фюрера.
В дальнейшем немецкие автоколонны вблизи Заглымбоча и других сел, слывших партизанскими, не показывались.
Так уже в середине мая сорок четвертого года мы прочно утвердились на новом месте.
26
Наши группы, отряды и штаб были вынуждены постоянно перемещаться, поэтому мы принимали все меры предосторожности, чтобы противник не обнаружил и не захватил нас врасплох на какой-нибудь дневке.
Направляясь в облюбованную деревню, мы никогда не ехали прямиком, делали крюки, заезжали по дороге в две-три другие деревни, на два-три других хутора. Добравшись до цели, никогда не распространялись о том, откуда приехали и куда будем держать путь дальше.
В районе действий соединения мы категорически запретили местным жителям какое-либо передвижение по ночам. Незнакомых людей, появлявшихся в деревне, занятой партизанами, тщательно проверяли. Подозрительных задерживали и не выпускали до тех пор, пока отряд или штаб не покидали деревню.
Особенно следили за тем, чтобы ни одна живая душа не могла наблюдать за нашими перемещениями.
[285]
Тут и выяснилось, что кто-то явно интересуется партизанскими маршрутами...
Петя Истратов обратил внимание на вспышки электрического фонарика за нашей спиной, когда мы выезжали из Лейно в Ново-Орехов.
— Сигналят, товарищ подполковник!
Немедленно отрядили бойцов на поимку сигнальщика, но того и след простыл. Зато не успел штаб приблизиться к Ново-Орехову, с окраины этого села тоже замигал электрический лучик.
— Ну, черти! — выругался Митя Гальченко. — Разрешите, товарищ подполковник?..
Но и тут тоже никого не нашли.
Я волновался, понимая, что нас кто-то «отправляет» и кто-то «принимает».
И к счастью, вспомнил тогда одну любопытную деталь. Товарищи из Президиума Крайовой Рады Народовой рассказывали мне еще на базе Каплуна, что у них существует нелегальная связь со всеми селами. Любой приказ из Варшавы могли передать через надежных людей от одной деревни к другой по цепочке в самое короткое время. Обычно товарищ из Варшавы добирался на велосипеде до ближайшего села или хутора, передавал приказ известному ему человеку, а тот немедленно отправлялся в другую деревню, к новому связному. Таким же путем осуществлялась связь сел с Варшавой.
Говорили, помнится, и о световой сигнализации.
Я встретился с Метеком, который подтвердил, что их связные иногда пользуются световой сигнализацией. Он улыбался и не отрицал, что штаб Армии Людовой четко информирован о местоположении каждого партизанского отряда на Люблинщине, независимо от его принадлежности.
— Хуже, что такой же системой пользуются аковцы, — согнав с лица улыбку, сказал Метек. — Весьма возможно, что люди из Армии Крайовой тоже наблюдают за вашими переездами. А публика там имеется всякая...
После этого разговора мы стали еще осторожней. Выезжая из сел, оставляли на окраине группы прикрытия, которые покидали населенный пункт, лишь получив наш сигнал о благополучном прибытии в новый пункт.
Таким образом мы в какой-то мере страховали себя. Но только в какой-то мере. Мигание загадочных ночных фонариков не прекращалось...
[286]
Но, как говорится, нет худа без добра. После того как я рассказал товарищам о беседе с польскими друзьями еще на базе у Каплуна и о своей встрече с Метеком, мы решили взять на вооружение опыт польского подполья: тоже завели связных в каждой деревне, организовали передачу сведений по цепочке.
Однако эта связь по цепочке шла у нас только снизу вверх. По ней передавалась лишь информация от разведчиков к командирам групп и от командиров групп и отрядов к штабу. Эта информация не составляла секрета, так как содержала сведения о противнике.
Наши же собственные указания разведчикам, наши советы и приказы, естественно, по цепочке не передавались. Знать о них полагалось весьма ограниченному кругу лиц...
* * *
Появление нашего соединения под Варшавой, Люблином и Демблином, обусловленное успехами советских войск на фронтах, немедленно сказалось на численном росте партизан в районе действий.
Наши небольшие поначалу группы и отряды как магнитом притягивали к себе другие отряды советских партизан, не имевшие до сих пор связи с Большой землей. Они постепенно превращались в бригады, насчитывавшие по нескольку сот человек.
Это сразу сказалось и на общей обстановке в районе. Мы стали силой, с которой вынуждены были считаться не только аковцы, но и немцы. Местное население теперь смелее помогало партизанам, а
