«там» во всем разберутся и отпустят папу. Единственное, в чем не был уверен мальчик, что это произойдет скоро. Вон, у Костика Скворцова из соседнего подъезда папу арестовали еще весной и до сих пор не отпустили.
При мысли о Костике Лера почувствовал, как по спине его пробежал холодок. Он вспомнил, как на прошлой неделе во дворе, когда ребята делились на две команды для игры в футбол, Колька Зарубин вышел из строя и ткнул в Костика пальцем:
– Я с ним в одной команде играть не буду. Он – сын врага народа.
Все повернули головы в сторону Костика Скворцова. У Костика мелко затряслась нижняя челюсть, а на глазах навернулись слезы. Он выскочил из строя и опрометью побежал домой. Колька вложил в рот два пальца и пронзительно свистнул Костику вслед. Все засмеялись, и Лера был в их числе.
– Наверное, со мной теперь тоже не будут играть, – подумал Лера, и у него, как тогда у Костика, на глаза навернулись слезы. Он прижался всем телом к маме, уткнулся лицом ей в шею и тихонько всхлипнул.
Вскоре пришла Агрипина. Они с мамой долго беседовали на кухне. Потом мама ушла на работу, а Агрипина принялась за уборку квартиры. Вечером, когда вернулась мама, Агрипина подошла к Лере, обняла его и поцеловала в макушку. Смахнув с глаз набежавшую слезу, женщина поспешила к выходу. С того дня Лера больше не видел Агрипину.
Теперь у него появился собственный ключ от квартиры, висевший на бечевке, на груди мальчика. Этим ключом Лера открывал дверь, приходя из школы, сам разогревал на плите обед, кушал и сам мыл за собой посуду. Вообще, теперь ему многое приходилось делать самому: ходить в магазин, убирать в квартире и даже мыть свою обувь. С прежней работы маму уволили, и она устроилась работать делопроизводителем в небольшую контору где-то за городом. Уходила на работу мама рано, а возвращалась поздно. Поэтому почти весь день Лера был предоставлен самому себе. Во двор без надобности он старался не выходить. Зато подружился с Костиком, и мальчики все свободное от школы время проводили вместе, то в квартире Лопухиных, то у Скворцовых.
Постепенно острота разлуки с отцом, угнетавшая Леру в первые дни после папиного ареста, стала притупляться. Все реже в разговорах с мамой мальчик вспоминал об отце и все реже приставал к ней с вопросом: когда «там» разберутся? Прошло почти четыре месяца со дня ареста Николая Ивановича. Приближались новогодние праздники. В фойе школы установили елку. Елочные украшения делали сами ученики. Лериному классу было поручено раскрашивать звезды, которые вырезали из бумаги ученики второго класса. В субботу на последнем уроке их разбили на группы по пять человек и на каждую группу выдали одну кисть и банку краски. Каждый ученик должен был покрасить одну звезду. Лера с нетерпением ожидал своей очереди, когда краем глаза заметил как дверь в классную комнату приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась голова секретарши директора школы. Секретарша знаками подозвала к себе учительницу. Женщины о чем-то пошептались, после чего учительница направилась к столу, за которым сидел Лера.
– Лопухин, – строго обратилась к Лере учительница, – тебя вызывают к директору. Собери свои вещи и ступай вместе с Людмилой Григорьевной.
Никого из ребят Лериного класса к директору школы еще не вызывали. Поэтому, пока Лера собирал портфель и стягивал с вешалки свою шубейку, одноклассники в почтительном молчании отслеживали каждое его движение. Почувствовав на себе всеобщее внимание, Лера лихо нахлобучил шапку на затылок, перекинул портфель через плечо и, с плохо скрываемой гордой улыбкой, направился к выходу. Однако, когда мальчик оказался в темном школьном коридоре рядом с малознакомой секретаршей, настроение его быстро испортилось. В кабинет директора он входил медленным шагом, насупя брови и оттопыря нижнюю губу. Секретарша слегка подтолкнула Леру в спину и закрыла за ним дверь. Мальчик сделал шаг вперед и остановился, озираясь по сторонам.
Директорский кабинет оказался просторным и светлым. Вдоль стен, словно стража, выстроились ряды стульев. Они охраняли огромных размеров дубовый стол, покоившийся на толстых, кривых ножках у дальней стены комнаты. Над столом возвышалась массивная фигура школьного руководителя, мужчины лет пятидесяти с мясистыми щеками и маленькими серыми глазками. С правого торца стола сидела завуч Виолетта Сергеевна, а с левого – незнакомая молодая женщина в форменной шинели.
Сидящие за столом о чем-то оживленно беседовали. Однако с появлением Леры разговор прервался, и все повернули головы в его сторону. На несколько секунд в комнате воцарилось молчание.
– Подойди ближе, Лопухин, – первым заговорил директор школы.
Лера сделал несколько робких шагов вперед.
– Еще ближе, – не то попросил, не то приказал директор, – не бойся, мы тебя не укусим.
Лера засеменил вперед и остановился в двух метрах от стола.
– Вот что… Лопухин, – растягивая слова, промычал директор, – твоя мать… она оказалась…
– Погодите, Степан Петрович, – перебила директора завуч, – зачем вы так? Валерий, – Виолетта Сергеевна наклонилась к Лере, – ты, вероятно, слышал по радио или от взрослых, что наши партия и правительство поставили задачу скорейшего освоения Севера?
Лера в ответ кивнул головой.
– Сейчас за полярный круг, – продолжала завуч, – посылается большое количество исследовательских экспедиций. В одну из таких экспедиций была прикомандирована твоя мама. Теплоход отправляется из Мурманска через два дня. У мамы совсем не было времени на сборы. Она даже не успела попрощаться с тобой. Но она попросила Клавдию Михайловну, – завуч указала рукой на женщину в форменной шинели, – позаботиться о тебе. Клавдия Михайловна отвезет тебя в интернат. Ты поживешь там, пока твоя мама находится в командировке. Ты все понял?
Лера, молча, переводил растерянный взгляд с завуча на женщину в шинели и обратно.
– Ты все понял? – повторила вопрос Виолетта Сергеевна.
– Можно я у себя дома останусь? – чуть слышно проговорил Лера, – я все сам могу делать. Я даже картошку чистить умею.
Виолетта Сергеевна судорожно перевела дыхание.
– Нет, Валерий. Ты еще слишком мал для самостоятельной жизни. В интернате тебе будет лучше. Там много детей. Ты будешь сыт и…
– Я не хочу в приют! – отчаянный крик прервал речь завуча, – не хочу! Я к маме хочу!
Из глаз мальчика брызнули слезы, и не в силах больше сдерживаться он разрыдался в голос. Его никто не успокаивал. Сидящие за столом низко склонили головы, стараясь не смотреть друг на друга.
Постепенно плач начал стихать. Лере стало стыдно за свою минутную слабость. Он вспомнил слова отца, который не раз повторял ему, что плач на людях – тягчайший позор для мужчины. Мальчик поставил портфель на пол и двумя руками принялся вытирать лицо изнаночной стороной шапки.
Женщина в форменной шинели, которую завуч представила как Клавдию Михайловну, медленно поднялась с места и подошла к Лере.
– Вот и хорошо. Вот и ладно, – она положила руку на плечо мальчика, – ты не переживай. Мама твоя обязательно вернется.
– А папа? – вскинул голову Лера, – папа тоже вернется?
– И папа вернется, – улыбнулась Клавдия Михайловна уголками рта. Она наклонилась и подхватила с пола Лерин портфель.
– Ну, что? Пойдем?
– Пойдем, – тяжело вздохнул мальчик.
Они сели в трамвай и заняли скамью в самом конце вагона. Клавдия Михайловна открыла сумку и извлекла на свет завернутый в газетную бумагу бутерброд с вареной колбасой. Она разломила его на две равные части и одну половину отдала Лере.
– Небось, проголодался, – ласково произнесла она, глядя, с какой жадностью мальчик впивается зубами в колбасный кусок.
Покончив с едой, Клавдия Михайловна вновь полезла в свою сумку и достала оттуда блокнот в кожаном переплете и карандаш.
– У тебя бабушки, дедушки есть? – наклонилась она к самому Лериному уху.
Мальчик растерянно заморгал глазами. Родители отца, Лера знал это точно, умерли один за другим
