тут же подскочил с места: действительно, пора!
— Девушки, рады были познакомиться, в следующий раз продолжим, на чём остановились, — утешая музейных дам, отступал вертолётчик к выходу. А те, не понимая поспешности ухода гостей, не скрывали разочарования: ну, что же вы… как же так… а чай?
Вырвавшись из музейных дверей, Толя миролюбиво согласился:
— Ты прав, баб многовато, а если ещё и начальство припрётся, то точно будет — туши свет, гаси фары! — И, притормозив у самого берега, стал расстёгивать рубашку.
— Но всё было не без пользы, я тут тебе гостинчик припас, — вытащил он припрятанную на животе фотографию.
— Ты что, украл её? Это же музейный экспонат!
— Украл? Хорошего ж ты обо мне мнения! Какой экспонат! Там, на столе, этих фоток, знаешь, скоко лежало? И все одинаковые. Я попросил — дали. Ты сначала посмотри, а потом выговаривать будешь!
Пришлось взять в руки цветную фотографию, на ней было нечто непонятное: что это?
— Тут, оказывается, есть это… ну, еврейское кладбище.
— А мне это зачем? — вспыхнул беглец.
— Так это… думал… интересно… ну, тебе интересно, — покраснел Толя. Это было так неожиданно, что при других обстоятельствах растерянность непробиваемого вертолётчика здорово позабавила бы, но не теперь…
— Ты чуткий товарищ! Кладбища сейчас меня особенно интересуют!
И что за дурацкая манера лезть, куда не просят! И туда, куда деликатные люди без спроса не ходят, злился беглец. И уже хотел сунуть фотографию вертолётчику обратно, но тот отошёл как отпрыгнул. Пришлось засунуть совершенно ненужный снимок в карман сумки, но дальше что? А дальше стало неловко от с собственной несдержанности. Нет, но Толя тоже хорош… И почему это он отвернулся и молчит? Стоит, делает вид, будто рассматривает что-то, насвистывает. Свистун! Он что, обиделся? Это ещё кто кого обидел, — мялся он за Толиной спиной. И, не выдержав, толкнул компаньона: извини! А тот будто этого ждал, с готовностью дал сдачи — хлопнул по плечу: ладно, проехали! И показал на тот берег, там от моста вдоль сопки медленно двигался тепловоз.
И уже без лишних слов они сбежали к воде, и стали вертеть головами: где же лодки? Моторная посудина вынырнула будто ниоткуда, и Толя замахал руками: сюда, сюда! И лодка, выплеснув волну к ногам, с готовностью подставила синий крашеный бок. И только загрузив пассажиров, пожилой лодочник поинтересовался:
— Вам куды? В Затон?.. Не, рули, шеф, на ту сторону! Не знаешь, когда дизель отойдёт?.. Если по расписанию, так вечером должен пойти. А пойдёт ли? Как в обед пришёл вчера, так и до сих пор и стоит… А что случилось?.. Говорят, сломался. Но раз дизель подали, то, может, и пойдёт, — утешил напоследок мужичок.
Беглец беспомощно оглянулся на товарища: что делать будем? А вертолётчик сделал вид, что не понимает этого беспокойства: кто захотел на поезде? Ну, и на черта нам поезд! Зараз узнаем, шо там с расписанием, и если всё глухо — выйдем к мосту и остановим какую-нибудь лайбу! Но говорить об этом пока не будем, нехаи Колюня трошки помучается… Не, он шо, серьёзно обиделся за кладбище? И на гада я ту фотку брал…
От речки они вышли к синему с жёлтым декором зданьицу, где значилось «Станция Сретенск Забайкальской железной дороги». Вывеска была серьёзной, а домик таким домашним, с тюлевыми занавесками и геранью на окнах. И люди у входа сидели на лавочках, будто соседи по маленькой деревенской улице. Тревожил только застывший неподалёку недлинный состав, он не подавал никаких признаков жизни, даже с тепловозом. Но женское лицо во всё окошко кассы успокоило: «Что вы всё спрашиваете, да спрашиваете, сказала же, скоро пойдёт! Погуляйте пока».
Места для гуляний на этой стороне было много. Дошли до заброшенного здания из красного кирпича, закопчённого ещё паровозами, дальше было ещё одно сооружение с огромными чёрными проёмами ворот, до половины заколоченных досками, и, точно такое же, но побелённое и весёленькое. На маленькой зелёной вывеске читалось: «Оборотное депо». Пока они проходили длинную стену, Толя всё сокрушался: «Надо же, какая недвижимость… Эх, такой бы ангарчик в Читу! Классный гараж бы получился, а тут пропадает…»
— Ты можешь себе представить, что в этом городишке было 105 торговых фирм, целых три пароходные компании, несколько банков… Вот здесь были портовые склады, видишь, — показал беглец на вытянутую идеально ровную площадку между рельсами и рекой. — А сейчас ничего, даже щепки не осталось! Ничего!
— А ты откуда знаешь? — обернулся Толя.
— Так я ведь полезным делом был занят, экспонаты изучал…
— Ага, вот таких всезнаек… — начал вертолётчик и запнулся. Не мог же он сказать: «Таких всезнаек первыми и убивают!»
А беглецу всё не давала покоя судьба городка. Неужели, и правда, когда-то по реке ходили, гудели пароходы, баржи, по мосткам сновали грузчики с бочками, с мешками на спинах… И вот уже много лет никаких дебаркадеров, никаких пароходов и барж, никаких банков и рестораций. И нет больше тех отважных, шалых людей. И ведь не то обидно, что жизнь стала другой, сама жизнь утекла, как песок сквозь божьи пальцы. И история здесь — всё, закончилась! Нет уже никакого Сретенска, а то, что ещё есть — только мираж. А лет через десять не будет и этого…
— Ты особо не переживай! Айда за мной! — двинулся Толя по шпалам, мелко перебирая длинными ногами, а, оглянувшись и увидев, что компаньон стоит на месте, самым убедительным тоном позвал: — Давай, давай! Шось интересное покажу!
И они пошли в обратную сторону к вокзалу, потом дальше, дальше. И вот уже видно, как на пути железной дороги встала сопка. Странно, зачем довели эту нитку до горы и бросили? Рельсы давно сняли, виднелись лишь шпалы, засыпанные землей и проросшие скудной травой. Они были так стары, что даже в этот жаркий день не пахли креозотом. А может, это сопка обвалилась на стальные рельсы, перегородила, завалила дорогу. Вот обрушится такая глыба на человека, и перережет пополам, и покорёжит и превратит в прах всю жизнь…
Сколько бы он стоял у последней, еле видной шпалы, у этого зримого тупика и беспросветности, неизвестно. Вывел его из ступора голос компаньона: «Очнись, посадка началась!» И они бросились к вокзалу, а там уже всё ожило, зашевелилось, откуда-то и беспокойный народ набежал. И открылись двери вагонов, и втянули пассажиров, и заклубилась жизнь, она ведь в движении или хотя бы в ожидании оного…
— Вот, а ты говорил: не пойдёть, не пойдёть! — балагурил Толя, сходу по-хозяйски обживая выбранное место в середине вагона: отбросил ногой пустую пластиковую бутылку, смел шелуху с лавки, открыл верхушку рамы.
— Садись, шо ты раздумываешь? Грязно? Не бери в голову!
И беглец, прислонившись головой к давно немытому окну, с тоской выдохнул: «Далеко ехать?»
— Ты поездом захотел? Теперь не спрашивай. Давай покемарим, а? Я вторую ночь не досыпаю, — закрыв глаза, зевнул вертолётчик. И, подложив под голову сумку, вытянулся на лавке так, что ногами перекрыл проход. А скоро и состав, постояв-постояв, дёрнулся раз-другой, проверяясь, крепко ли стоит на колёсах, и поехал строго по рельсам. А рельсы из кабины тепловоза кажутся такими тоненькими…
И поплыл за окном, за речкой разноцветный Сретенск, а потом и мост, а потом и просто холмы, холмы. И, сложив на груди руки, мерно покачивался Толя, и лицо его с закрытыми глазами было каким-то отрешённым. Так быстро заснул? И вдруг пришло в голову: «Ему что, разговаривать со мной неинтересно? А тебя это обстоятельство задевает? Хотел кандалами потрясти? Да, подсел ты на интерес к себе, подсел! Думал, тебя рвать на части будут, а тут такой облом. Так ведь это и хорошо. Не лезет человек в душу, не топчется там, а тебе из себя ничего изображать не надо. Особенно, когда вопросы задавались только для того, чтобы выпотрошить, вывернуть наизнанку, а потом решить на сколько тебя хватит… Так ведь и не хватило, взорвалось что-то внутри, вот и побежал…»
Он много чего надумал бы тогда и о себе, и о вертолётчике, когда вдруг спохватился: «Осёл ты, братец! И совершенный эгоист! Сам выспался, а теперь требуешь: разговаривайте со мной,
