ты сам почему не едешь на родину? Что тебя здесь держит?
— Биография. Она держит. Но в последнее время стало шо-то душно… Был я тут с машинами на техосмотре, стоим с мужиками, ну, слово за слово, анекдот хохляцкий рассказал, мужики животы надорвали. А один молодой ни с того, ни сего вызверился и зашипел: ехай в свою Хохляндию, и там на мове ботай! И бачу, мужики токо шо ржали, а тут морды отвернули и молчат. Вроде как в белорусской деревне я на немецком заговорил! Веришь, стоял я тогда как оплёванный?
— Если насчёт оплёванности, ещё как верю. Вопрос крови и почвы — самый больной вопрос. Вот сколько бы я ни утверждал, что я русский…
— А ты не отпирайся! Так прямо и говори: русский сын русского еврейского народа. Ты лучше скажи, жена дождётся?
— Не знаю. Я ни в чём не уверен, а в этом меньше всего… In the arithmetic of love, one plus one equals everything, and two minus one equals nothing…
— Причём тут арифметика! Ты по-простому скажи.
— А куда проще! Когда один плюс один — это всё, а когда два минус один — это уже ничего, пустота… Я перед ней очень виноват, понимаешь? Успокаивал, говорил, это ненадолго, через год-два меня освободят, и она верила… А пытка всё длится и длится, и неизвестно, выйду ли я когда-нибудь. А у неё жизнь проходит… Если отобьюсь от обвинений в организации побега, то за эту большую прогулку обязательно впаяют ещё года три… Нельзя требовать от женщины невозможного. Она не должна похоронить себя ради того, кто так по-дурацки распорядился собственной судьбой. Преданность — это редчайшее качество, и ценится как ничто другое. Только непомерно дорого стоит и тому, кто предан, и тому, кто… А если это и не преданность вовсе? Что, если на неё давит так называемое общественное мнение? Разлука разъединяет людей, и с этим ничего не поделаешь. Я стал другим и она уже другая. Да, у нас общее прошлое, но разное настоящее и, боюсь, будущее.
— Значит, говоришь, ещё ждёт? — отозвался майор и бросил ветки в костёр. И тот, брызнув искрами, загудел и взвился пламенем. И Толя — оранжевый бог огня, сам загорелся и решил утешить по-своему:
— Но ждать с тюрьмы — это ещё не показатель, не, не показатель. Я тебе точно говорю! От когда сляжешь, тогда и узнаешь, шо у тебя за баба рядом была… После катастрофы я, само собой, в реанимацию попал. Лежу голый, весь в трубках, в проводах, на конец гондон натянули… Из меня ж всё самотеком выходило… А кто там будет стоять с уткой, ждать, когда мне приспичит… Даже когда в сознание пришёл, позвать никого не мог, ослабел так, шо муху согнать не мог. И запашок от меня шел, конечно, ещё тот! Жена ухаживать не приходила. В реанимацию, само собой, не пускают, но если женщина серьёзная, и не просто плакать приходит, а ещё за другими присмотрит, то врачи не против…
— Что же, не нашлось медсестрички ухаживать за тобой?
— Зачем медсестричка? Врач ухаживала, ночами дежурила, реакции проверяли, — рассмеялся майор. — Не сбивай меня с мысли, не сбивай! Короче, открываю я как-то глаза, и первое, шо я бачу, стоит моя законная жена, и лицо у неё такое… ну, вроде перед ней не я, дорогой и любимый, а раздавленная колесом жаба. Веришь, меня как бритвой по глазам полоснуло… А она побачила, шо моргаю, тут же платочек достала, вроде как плачет… Потом узнал, врачи её предупредили, шо не встану и в лучшем случае лежачим буду… Ну, жалко ей себя стало, она молодая, в самый цвет вошла, а тут мешок костей… У нас одного полковника после травмы жена до матери отправила, не хотела жить с бездействующим инвалидом, так он через полгода застрелился. Я б тоже с этим не затягивал, у меня и наградной есть… Ну, от с того случая у нас и началось! У неё свои претензии были… Не, не, по-чёрному я не блядовал, понятия имел, волю себе токо после госпиталя дал. Ну, держались кое-как, пока сын с дочкой не выросли… И, ты знаешь, и дом поделили, и вход у каждого отдельный, а не могу женщину в дом привести…
И майор тут же, то ли застеснявшись свой откровенности, то ли душа просила, раскинул руки и затянул:
— А шо тут переводить? Смотрит на небо мужик и удивляется, почему он не птица. Шо ж это боженька пожалел и крыльев ему не дал? А были бы крылья, бросил бы он всё к чёртовой матери и улетел далеко-далеко. Полетел бы?
— А то! Ещё как полетел бы…
— Сбитые мы с тобой лётчики! — вернул и себя и товарища с небес майор Саенко. — Но мы ж не в отставке, мы ещё в запасе… И обязательно ещё поживём! — поднялся он от костра и махнул рукой: айда до хаты!
— А, собственно, где наш гостеприимный хозяин?
— Он давно рыбу глушит. Обещал, принесёт самую большую. Ты за него не переживай. Хай рыбачить, а нам надо на боковую. Не забыл, завтра нас будет ждать Генаша…
Вот куда не хотелось, так это снова на убогие вонючие нары. Но Толя был настойчив и уже заливал костёр из кружки, и тот недовольно шипел, пуская белые пахучие клубы дыма. В сторожке включили большой фонарь на столе, и от его резкого света по щелястым стенам и потолку заметались их тени.
— А Вениамин вернется, где будет спать?
— Так рядом с тобою и ляжет, — бросил мимоходом майор и вдруг расхохотался. — Представляешь, рыбачок подвалит к тебе, а во сне и обнимет! А кого обнимет — и знать не будет. Не боись! Он до утра рыбу будет тягать. — И, заметив, что компаньон бестолково топчется у топчана, не решаясь лечь на грязные тряпки, строго попенял:
— Ты не брезгуй, не брезгуй, бери ватник — это под голову. А укрыться можно вот этим одеялком.
— От него так пахнет! Могли бы и у костра посидеть…
— Какой костёр! А запах нормальный, рыбкой и пахнет. Это ты зараз перебираешь, а ночью замёрзнешь, все тряпки на себя натянешь. Всё, спим! Фонарь выключать?
— Да, разумеется. Спокойной ночи!
— Как говорил мой дед — взаименно, — старательно выговорил Толя и щёлкнул кнопкой на фонаре. И сразу наступила кромешная темень, в этой темноте беглец ворочался на своём жёстком ложе и всё не мог найти положение, удобное больной спине. На это шуршание, на этот скрип рассохшихся досок майор никак не откликался. Заснул? Или выговорился и теперь переживает по этому поводу? Надо же, у победительного Толи своя история. Что это нас с ним так развезло, устроили вечер откровений. И не водка здесь виновата, он совершенно не чувствует опьянения. Но и сожалений по поводу слез, выпущенных на майорское плечо, не было. Плохо только, сон пропал. Вот человек — раз, и заснул, позавидовал он крепким нервам компаньона. Но Толя вдруг шумно вздохнул: «Ты шо там крутишься?»
— Да ведь и ты не спишь, — усмехнулся беглец, довольный тем, что майор заговорил первым. — Слушай, почему ты возишься со мной? Нет, в самом деле, почему?
Майор долго не отвечал, потом включив фонарь, сел на топчане и печальным голосом спросил:
— От шо такое секс?
— Это я тебе должен объяснить?
— Не перебивай! Так шо такое секс, я имею в виду нормальный процесс? Это одно и то же одним и тем же, правильно? И, шо характерно, такая зараза, шо никогда не надоедает! И жизнь — одно и то же, одно и то же, крутишься, как та белка в колесе, и так эта карусель остое… надоедает! А тут на горизонте ты! Понятно объясняю?
— Понятно. Ищешь приключений на свою голову…
— Да не в этом дело! На Северах, помню, была такая ситуация, зарплату не выдавали два месяца, и уже ходили слухи, что наша контора накроется медным тазом. Собрались тогда мужики, человек десять нас
