—
Проектирование и закладку такого огромного и дорогостоящего линейного корабля, как «Императрица Анна», в период крайне запущенного состояния российского флота, нельзя объяснить ничем иным, как попыткой скрыть за разрекламированной постройкой «корабля императрицы» общее положение тогдашнего российского флота. Думается, за историей начала строительства никому не нужного тогда гигантского линейного корабля стояли амбиции Анны Иоанновны (переплюнуть самого Петра!) и курировавшего в то время флот канцлера Остермана.
«Императрицу Анну» строил в Санкт-Петербургском адмиралтействе корабельный мастер Броун. В 1737 году «Анна» была спущена на воду и вошла в состав Балтийского флота. Вооружение корабля составило 110 (по другим данным 114) орудий. Увы, качество изготовления «Анны» желало лучшего. Она буквально по всем параметрам значительно уступала «Петру I и II». Большую часть своей недолгой жизни «Императрица Анна» простояла в Кронштадтской гавани, где и была разобрана на дрова в 1752 году.
…Тем временем, в 1736 году «Пётр I и II» снова выходит в море во главе Балтийского флота. За всё это время корабль ни разу не ремонтировался. Добротно сделанный, он поражал современников своей крепостью. Но шло время, и с каждым годом «Пётр I и II» всё более ветшал, становился «к содержанию опасен». Наконец, летом 1741 года корабль освидетельствовали на предмет годности советник артиллерийской экспедиции Лиман и корабельный мастер Гаврила Окунев. Они-то первыми и забили тревогу.
— На плаву сможет держаться не более трёх годов! — подвёл итог увиденному Гаврила Окунев.
Горько было ему, когда-то строившему 100-пушечный первенец своими руками под началом Петра видеть такое.
Дождливым октябрьским вечером того же года в портовой конторе Кронштадтского порта собрался консилиум. Присутствовали: адмирал граф Головин, вице-адмирал Мишуков, генерал-интендант Головин- младший и генерал-экипажмейстер Зотов. Члены консилиума решали, что делать дальше с «государевым кораблём». После бурных дебатов решено было перевести корабль из Кронштадта в Санкт-Петербург, а затем спешно строить для него сухой док.
— Для спасения венца творения Петрова денег жалеть не надобно! — горячились Мишуков с Зотовым. — Сей корабль надобно сохранить для потомков навечно в назидание о государе нашем! — поддержали их оба Головина.
В итоговой бумаге написали так «…Имели рассуждение, что в проводке оного корабля в Санкт- Петербург для починки, а особливо в вехах на камелях, за ветхостию его, великая опасность имеется, чтобы каким-либо приключившимся несчастием от ветхости корабля в веках не потерять. И для того рассудили для спасения оного корабля… гелинг всегда надобен…».
Постройку эллинга поручили генерал-кригскомиссару Лопухину и советнику Пушкину. Им же было поручено «объявить чертёж со изъяснением, будет ли оный гелинг доволен к вытаскиванию помянутого корабля».
Дело вроде бы сдвинулось, и «Пётр I и II» был переведён в Санкт-Петербург. Однако вскоре последовал ещё один указ Адмиралтейств-коллегии. Перечёркивая решение кронштадтского консилиума, он объявлял, что строительство сухого дока передаётся английскому машинному мастеру Клевенсу. Русских мастеров отодвинули в сторону. Клевенс обещал за те же деньги построить два дока: сухой и плавучий. Адмиралы «предполагали ввести корабль в док при оном великом собрании знатных персон…». Клевенс и здесь обещал сроки куда более меньшие, чем Лопухин с Пушкиным На то и польстились…
Сухой док решили строить для починки и хранения «Петра I и II» в нижнем конце «материального канала» у средней гавани. Адмиралы торопились, но Клевенс вдруг ни с того ни с сего объявил, что вначале он будет строить плавучий док за двенадцать тысяч рублей, а только затем приступит к сухому.
— Нам сухой гелинг нужен, чтоб с углублением в землю на пятнадцать футов и с плотиной! А он нам судно плавучее суёт! — возмущались морские офицеры.
Но к их голосам никто не прислушался. Корабельные, они всегда ведь чем-то недовольны. Вскоре последовал и указ сената: «Корабль строения собственных блаженныя и вечныя славы достойныя памяти государя императора Петра Великого» находится в ветхости и до окончания строительства дока, т.е. до середины 1744 года, «за ветхостью без помощи содержаться не может, и для того надлежит построить плавучее судно, в котором оный корабль до постройки того дока содержать можно».
Члены коллегии запросили Клевенса:
— Сколько времени на постройку надобно?
— Два года! — отвечал мастер. — А денег пойдёт на то тринадцать тысяч пятьсот восемьдесят пять рублей и тридцать одна копейка.
— Отпустить немедля! — распорядились адмиралы.
Отпустив англичанина, размечтались:
— А как док сей сухой готов будет, то «Пётр I и II» в него введём и в безопасности полной содержать станем потомкам в память о великом государе нашем. И чтобы на века!
Пока флагманы российские мечтаниям предавались, английский мастер Клевенс всё передумал. Теперь он уже не хотел строить плавучий док, а желал только сухой. Из денег же, ему на оба дока выделенных, обратно в казну ничего не вернул. А время шло, и «государев корабль» продолжал гнить на плаву. Вновь подняли шум русские корабелы, вновь пригрозили коллегии. Только после этого поручено было мастеру Дмитрию Щербачёву плавучий док строить, поспешая насколько возможно. Мастер слово, данное сотоварищам-корабелам, сдержал, и к осени 1742 года плавдок был готов. Пятого октября в него ввели «Пётр I и II». Специальным по этому поводу указом всем было объявлено, что «в том построенном плавучем судне корабль „Пётр I и II“ починкою исправить можно».
Шли годы. Наступил уже и 1746-й, а сухой док, обещанный Клевенсом, ещё толком и не начинали строить. Англичанин, получив деньги, не торопился. «Пётр I и II» стоял в плавдоке и всё более и более ветшал. Денег на флот по-прежнему почти не давали, и моряки перебивались кто как мог. О строительстве новых кораблей не было и речи, мечтали хоть какую-то часть старых сохранить. Президент Адмиралтейств- коллегии адмирал Головин только тем и занимался, что копейки флотские пересчитывал да с одной дыры бюджетной на другую их перебрасывал. Зато бумагами всевозможными был флот российский завален до невозможности. Не было у моряков самого малого дела, на которое не сыскались бы многие пуды грозных гербовых бумаг.
— На бумажки денежки наши кровные и уходят! — ругался старик Головин, костяшками счётов щёлкая. — Сжечь бы всё да начать без оных править.
Сказано — сделано. Собрал адмирал все бумаги да подпалил. С чиновниками приступы сердечные, зато на кораблях на радостях гуляли отчаянно. Но опомнились писцы и застрочили вновь. Уже новые указы да ордера готовы, да столько, что в одном мешке и не унесёшь!
Двенадцатого мая 1746 года собралась коллегия, чтобы финансы свои в очередной раз подсчитать да выслушать экстракт о содержании верфей корабельных. Под конец вспомнили и о «корабле государевом». Возмущались, что не готов до сих пор сухой док.
— Зря кричите, — охладил пыл флагманов всезнающий адмирал Мишуков, — государев корабль в тот гелинг уже не втащить!
— Это почему же? — разобиделись на всезнайку флагмана и кавалеры: Дмитриев-Мамонов, Дюффус, Лопухин, Вильбоа, Мещерский и другие.
— А потому, что по причине великой ветхости он при сём действе рассыплется!
— Что же делать нам? — вскричал, схватившись за голову, Вильбоа, бывший любимец Петра, а ныне седой боевой адмирал.
— Думается мне, следует его в том плавучем судне и далее оставить, чтобы, не торопясь, исправить и навечно там сохранить! — поделился своими соображениями Мишуков.
— Где же денег на всё это набраться! — охнул кто-то из флагманов в углу сдавленно.
— А может, легше нам будет разобрать его на дрова, а по лекалам имеемым сделать новый! — возразили ему из другого угла.
