Кто из твоих коллег имеет такую квартиру, машину, клуб? Да многие ли выжили?
Петер не узнавал старого друга. Лемке опустил плечи, ссутулился, на лице четче проступили морщины. Неожиданно боксер увидел, что Лемке подкрашивает виски: они отливали неестественно фиолетовым цветом.
– Мы жили неплохо, но Тони будет жить лучше. Я уберегу мальчика от многих ошибок, которые совершил сам. Знаешь, Петер, – Лемке кашлянул, – это смешно, конечно, но я в жизни любил, и у меня мог быть сын – постарше Тони. Мария была не арийка, и ей не повезло. В жизни должно везти, Петер. Как нам с тобой, мы еще в порядке…
– Недолго, Вальтер. Уже недолго, – он приложил ладонь к широкой груди. – Еще несколько раундов. Один, может, два…
– Брось, старина, – Лемке улыбнулся и оттолкнул руку Петера, который опять потянулся к бутылке. – От тебя не должно пахнуть.
Они оделись, в дверях Петер оглянулся и сказал провожавшему их бульдогу:
– Извини, вечером погуляем, Макс. – Он захлопнул дверь, и бульдог грустно улегся на свой половичок.
Спортзал выглядел обычно, раскачивались и гудели тяжелые мешки, звенели пневматические груши; отражаясь в зеркалах, мелькали фигуры боксеров. Так было каждый день в течение многих лет, но почему-то сегодня Петеру зал показался более светлым и веселым. Тренер подошел к Сажину, который наблюдал за спаррингом Роберта с Зигмундом, и тихо сказал:
– Извини, меня задержал хозяин.
Сажин не повернулся и кивнул.
– Провести спарринг Тони с Шуриком? – спросил он, глядя на секундомер.
– Конечно, только проследи, чтобы не дрались. Два раунда по две минуты и, конечно, в шлемах, – Петер спохватился и спросил: – А ты как думаешь?
– Так же, – ответил Сажин, щелкнул секундомером и крикнул: – Стоп! Роберт, проведи два раунда с тенью и кончай. Зигмунд, свободен.
Боксеры пожали перчатки, Роберт слизнул с усов пот и спросил:
– Ну как?
– Ты в полном порядке, князь, – ответил Зигмунд задумчиво, – только, на мой взгляд, – он жестом позвал Сажина, – ты излишне акцентируешь удар. Как думаете, Михаил Петрович?
– Считаешь, что выдохнусь? – Роберт испытующе переводил взгляд с тренера на партнера.
– У тебя мания, князь. При чем тут твое дыхание? Он отлично дышит, Михаил Петрович, – ответил Зигмунд. Сажин стоял, наклонив голову, и молча слушал боксеров. – Дело совсем в другом, – продолжал Калныньш, – когда ты наносишь удар, ты невольно прерываешь серию. Так? Ты очень опытный боксер, Роберт, хорошо чувствуешь себя на дистанции удара, твоя связь с противником не должна прерываться. Работай легче, но без перерывов. В этом твое преимущество, ты не запутаешься в длинных сериях.
– А я не сдохну?
– Не старайся каждым третьим-четвертым срубить и не сдохнешь. Бросай одни руки, держи на дистанции удара, ты же опытный боец, он сам подставится. Помяни мое слово.
– Зигмунд говорит дело, – вмешался Сажин. – Ты устаешь не от боя, а от собственных тяжелых ударов, напрягаешься, рвешь дыхание. Давай попробуем?
– Сейчас? Я только отработал три раунда, – Роберт вытер лицо локтем.
– Неважно, еще один не помешает. Петер! – крикнул Сажин и, когда старый тренер подошел, спросил: – Ты не возражаешь, если Роберт проведет один раунд с твоим легковесом?
– С Тони? – Петер нахмурился. – Можно, только без этого, – он сжал руку в кулак.
– Естественно, нам надо проверить Роберта на скорость, а к своим партнерам он очень привык.
– Тони! – позвал Петер. Высокий стройный юноша подошел и поклонился.
– Слушаю, мастер.
– Надень шлем и проведи один раунд с этим парнем, – Петер хлопнул Роберта по плечу. – Понял?
– Слушаю, мастер, – Тони побежал в раздевалку и через секунду появился в шлеме.
Тренировка закончилась, и русские вышли из душа. Петера всегда удивляло, что Сажин каждый раз моется вместе с боксерами. Петер пригласил их в буфет, где уже заказал для ребят сок, а себе и Сажину – пиво. Первым подбежал Шурик, он подмигнул Петеру, сказал «мерси», схватил стакан с соком и опрометью бросился к Тони, который, стоя в сторонке, ждал его.
Как объяснялись два новоиспеченных друга – для Петера, да и для всех остальных, оставалось загадкой, но они разговаривали, и данный факт не вызывал сомнений.
И сейчас Шурик подбежал к Тони, они азартно заговорили о чем-то и, прихлебывая из стаканов, уселись на диванчик под огромным портретом Петера Визе, который красовался на стене напротив входа.
В центре улицы, преграждая дорогу машинам, стояли мужчины в полосатых арестантских костюмах и, размахивая руками на манер полицейских, направляли транспорт в боковую улицу. Когда схлынула очередная волна машин, мужчины оставили на перекрестке дежурного, пробежали квартал и захватили следующий перекресток; позади них проезжая часть оставалась пустой, а мужчины, продолжая теснить машины, захватывали квартал за кварталом. Одни водители доброжелательно кивали, другие, судя по их лицам, говорили резкости, но подчинялись, так как «арестанты» с дороги не уходили, а иногда и требовательно стучали по кузовам.
Пешеходы реагировали на происходящее по-разному. Одни шли по своим делам и не замечали происходящего, другие останавливались на краю тротуара и чего-то ждали. Открывались окна, появлялись любопытные и равнодушные лица.
Женщина посадила на подоконник пятилетнего сына и, придерживая его одной рукой, другой показывала вниз и что-то говорила.
Из бакалейной лавки выскочил парнишка и поставил на тротуар стул, на который водрузилась вышедшая за ним матрона.
В конце уже совсем очищенной улицы шевелилась бесформенная человеческая масса.
Это строилась колонна бывших узников Маутхаузена.
В элегантном светлом автомобиле полный мужчина стащил с себя дорогой костюм и натянул арестантскую униформу.
– Хорош, – сказала женщина за рулем.
– Я тебя предупреждал! – перебил ее резко мужчина, пытаясь засунуть пухлый живот в узенькую, почти детскую курточку. – Она болталась на мне, как на вешалке.
Сажин, Роберт, Зигмунд и Шурик с цветами в руках стояли у самого края тротуара.
Колонна шла медленно и тяжело. Боксеры нетерпеливо ждали, а Сажин стоял, опустив голову, седой чуб почти закрывал лицо. Сажин не смотрел на приближающихся товарищей, а слушал. Уши заполнял лязг металла, стук деревянных подошв и нетерпеливый визг овчарок.
Ребенок в окне заплакал, и мать взяла его на руки и захлопнула ставни.
Дама на стуле дрожала двойным подбородком и вглядывалась в проходящих, а мальчишка следил, чтобы никто не встал перед ней, и говорил:
– Бабушка, я узнаю его. Узнаю, я же видел фотографию. Если он пойдет, я узнаю…
Зигмунд посмотрел на развернутые полотнища с кривыми черными буквами и стал читать:
«– Помните!
– Помните!
– В одном Маутхаузене уничтожили больше миллиона человек.
– Маутхаузен построили фашисты, но и разрешили им – равнодушные».
Римас стоял среди поджидавших шествие, широко раздвинув ноги и засунув руки в карманы брюк. Сигарета приклеилась в углу рта, дым попадал в глаза, и разведчик щурился. Лемке стоял за его плечом и вертел между пальцев зажигалку.
– Ты прав, но я не могу оставить это дело.
Римас выплюнул сигарету и растер ее ногой, Лемке брезгливо поморщился и вздохнул.
– Твои уголовники ни к черту не годны, – сказал Римас и сунул в рот новую сигарету. – Не думал, что на старости лет мне придется заниматься подобной ерундой.
Лемке улыбнулся и вновь вздохнул.
– У меня приказ. Ты недооцениваешь ситуацию, Римас. Через несколько дней мы улетаем.
Римас покосился на Лемке и пожал плечами.
Участники митинга притащили из кафе стол, Карл забрался на него и поднял руки.
Петер и Тони стояли среди приехавших неонацистских молодчиков, которые, растянувшись в цепочку, окружали собравшихся.
Среди бывших узников Маутхаузена находился и подручный Лемке – Вилли. В такой же, как окружающие, полосатой одежде он выделялся лишь своей неподвижностью и тем, что смотрел не на Карла Петцке, а назад, на темные фигуры молодчиков.
– Друзья, – громко сказал Карл. – Поздравляю вас с праздником. Двадцать пять лет назад советские солдаты открыли ворота Маутхаузена, и мы…
– Заткнулся бы ты, приятель! – крикнул Вольф и вышел вперед. – Русские коммунисты, видно, платят тебе неплохо, если ты помнишь, что было четверть века назад. – Вольф рассмеялся и пошел к импровизированной трибуне. – Дайте мне сказать пару слов.
Окружавшие митинг молодчики двинулись за ним; подхваченные общим движением, шли и Петер с Тони.
Митингующие протестующе зашумели, но никто не останавливал Вольфа; тогда на его пути встал Вилли и крикнул:
– Фашистский ублюдок! – Он ударил Вольфа в висок, и парень, повернувшись вокруг своей оси, рухнул на землю.
– Прекратить! – крикнул Карл. – Кто поднял руку на человека? Позор! Друзья, не для кулачной расправы и террора мы собираемся каждый год.
Из разбитого виска и из угла рта Вольфа текла кровь. Он был мертв, и люди, склонившиеся над ним, поняли это сразу.
– Убили!
– Убийцы!
Все заговорили и закричали, молодчики смешались с участниками митинга. Карл спрыгнул со стола и пытался пробиться к телу, но Сажин оглянулся и строго сказал:
