ее манерах действительно было что-то сучье.
— Мисс, — обратился я к ней по-английски. — Мне нужен мой слуга, чтобы помочь с моим туалетом. Разбудите его. И быстро!
Девушка поспешно захлопнула свою коробочку с румянами, оставив одну веснушчатую щеку ненарумяненной.
— Я здесь исключительно для вас! — воскликнула она, ринувшись в соседнее купе и вытащив моего сонного Тимофея за ухо. Я поблагодарил ее, в свою очередь схватил Тимофея за ухо и увлек его в пассажирский вагон.
Абрам отпер боковую дверь и уже суетился, спуская мой багаж. Когда подошла Нана со своими сумками с логотипом «Парфюмерии 718», горный еврей сделал жест по направлению к ее грудям.
— Я знаю, что она ваша девушка, — сказал он мне, — но, если мы снимем ее с поезда, у нашей общины могут быть неприятности. То, что осталось от ГКВПД, может напасть на нашу деревню. Это может плохо обернуться для евреев.
— Она моя Нана, и она пойдет со мной, — заявил я, отведя руку Абрама.
Он издал усталый, доисторический вздох и последовал за нами на золотистую траву. Мы побежали по склону ближайшего холма, удаляясь от железнодорожного полотна, и нашим городским ногам трудно пришлось на неровной, небетонированной земле.
— Ой! — воскликнул я, зацепившись за крошечный холмик, отчего моя лодыжка устремилась в противоположном направлении, нежели все остальное. Тймофей вовремя подхватил меня, пока не случилось непоправимое, и начал подталкивать вперед с грубоватой сельской живостью. — Очень хорошо, Тима, — прохрипел я. — На природе это я буду твоим слугой. Молодец!
— Мимо тех кустов, — направлял нас горный еврей.
Нана вскрикнула, уколовшись о ветку. Я обхватил ее зад, надеясь защититься от коварства зарослей. Покинув наконец-то эту комнату ужасов, мы вышли на грязную дорогу, проходившую под прохладным пологом дубов. Нас поджидал маленький седан «Дэу». За рулем сидел высокий худощавый юноша с копной сальных волос.
— Мой сын Ицхак, — представил его горный еврей. — Единственный сын. Ну, уже езжай, идиот!
Ицхак с непринужденностью тинейджера покатил по грязной дороге. Нана пыталась остановить кровь из пореза на лбу, Тймофей вытаскивал ежевику и другие ягоды из моих волос, и все мы тяжело дышали от усталости и волнения. Я оглянулся на едва заметные железнодорожные пути, на которых все еще стоял поезд «АмЭкс», и подумал, что мир — не самое лучшее место.
Мы погрузились в угрюмое молчание, глядя вперед, на дорогу, и отводя глаза друг от друга.
— Вы бежите в Израиль? — спросил меня Ицхак на том же русском, на котором говорил его отец, — с сильным акцентом. Я с трудом понимал его.
— Я еду в Брюссель, — ответил я. — Нана летит в Нью-Йорк.
— Нью-Йорк! — повторил Ицхак. — Это город моей мечты.
— В самом деле? — удивился я. — Какой ты хороший парень!
— Забудь об этом, — отрезал Абрам. — У нас есть родственники в Хайфе. Ты хочешь куда-нибудь поехать? Поезжай к ним в гости. Тебе там предоставят бесплатную койку.
— Ты полюбишь Нью-Йорк, — сказал я. — Это все равно что получить целый мир на одном маленьком острове.
— Как я понял, там можно играть в баскетбол с черными на улице? — спросил Ицхак.
— Совершенно верно, — ответил я. — Мне нравится, как вы мыслите, молодой человек.
— Не поощряйте его глупые мечты, — попросил горный еврей. — Несколько раз такое с нами уже случалось: молодые люди уезжали в Лос-Анджелес или Бруклин, женились там на чужих, а через несколько лет уже не приезжали домой даже на Седер Песах. Они не прилетали даже для того, чтобы пописать на могилы своих дедушек. Но, когда им становится плохо с их нееврейскими женами и детьми-полукровками, они бегут обратно к нам. «Папа, папочка, что я наделал? Я покинул свой народ». И мы принимаем их обратно, и целуем их, и любим, как будто они не воткнули нам нож в сердце. Потому что для нас это просто. Раз ты еврей, то, даже если ты сложен и меланхоличен, ты всегда найдешь здесь дом.
— Спасибо за то, что спасли нас, — сказала Нана, положив руку Абраму на плечо. — Вы рисковали вашей жизнью. Мы не скоро забудем вашу доброту.
— Ну а кому же еще было это сделать? — пожал плечами Абрам. — Человек из «Моссада» пришел и сказал: «Еврей в опасности». И мы знали, что именно нужно сделать. Еврей в опасности, так что давайте его спасать. Вот как работает наша мысль.
Я устало вздохнул. Во мне нарастал гнев, гнев человека со все возраставшим долгом. Я попытался так отразиться в зеркале заднего вида, чтобы милый Ицхак увидел мое улыбающееся лицо и приободрился. Он ответил на мою улыбку. Мы проезжали через заброшенную деревушку, населенную исключительно бродячими собаками и пыльными курами в возрасте, не подходящем для деторождения. На пороге своей лачуги безжизненно сидел парикмахер, и слово «Парикмахерская» было неправильно написано на английском, а также на русском и еще каком-то третьем языке — должно быть, тоже неверно. Мы заметили купола трех одинаковых мечетей и острые штыки минаретов, целящихся в безвинное небо.
— Вы ладите с мусульманами? — спросила Нана своим новым, заискивающим голоском. — Вы живете так близко друг от друга.
— Мы чудесно с ними ладим, — ответил Абрам, снимая кожаную кепку и приглаживая волосы. — Они нас не беспокоят, а мы не беспокоим их. Они звезд с неба не хватают, это точно. Вы только посмотрите, как они живут. Эти дома не красили десятилетиями. А это что, рынок? Только репа да редиска — и ничего импортного? Вот погодите — сейчас вы увидите
— Послушайте, Абрам, — резко произнес я, но Нана толкнула меня локтем в бок.
— Не смей, Миша, — прошептала она по-английски. — Разве ты не понимаешь, что он для нас сделал?
— Сделал для
— Какая разница, почему он это сделал. Меня бы отослали обратно к отцу. И я бы пропустила еще один семестр в Нью-Йоркском университете. Так что заткнись, ладно?
Мы спускались по крутой дороге, засыпанной гравием, по обе стороны которой высились позолоченные советские статуи: гибкие волейболистки и яростные боги бадминтона, отбивающие волан.
— Здесь собирались построить олимпийский тренировочный центр, — пояснил Ицхак. — Но кто-то украл все деньги.
«Да, „кто-то“», — пробормотал я про себя. Гравиевая дорога закончилась у реки, которая что-то вкрадчиво нашептывала. За ней виднелись недавно построенные башни, увенчанные серебряными шпилями и тарелками спутниковых антенн.
Рядом стояли огромные особняки из красного кирпича, некоторые из них были окружены подъемными кранами, возводившими четвертый или пятый этаж или сверкающую застекленную крышу. Одним словом, это была чудесная деревня из книжки с картинками.
— Наша скромная деревушка, Давидово, — сказал Абрам. — Наш маленький рай.
После убогого мусульманского городишка мы оказались на современной оживленной улице, вдоль которой тянулись витрины магазинов с надписями: «ДОМ МОДЫ», «ДВОРЕЦ СЧАСТЬЯ», а еще — ИНТЕРНЕТ-КЛУБ «24 ЧАСА». Перед ними на автостоянках поджидали хозяев «тойоты» и «лендроверы». В жилых домах на резных деревянных крылечках сидели старики восточного вида, высохшие и бесстрастные, и тела их медленно высушивало солнце. Вокруг них носились дети разных возрастов, сверкая загорелыми ногами и пряжками поясов от Версаче.
— А где же все взрослые? — осведомилась Нана.
— Торгуют, — ответил Абрам. — В Израиле или в Москве. Все виды товаров и домашняя продукция. Мы импортируем половину тех вещей, которые вы найдете в городе Свани. У нас даже есть наш собственный магазин «Парфюмерия 718».
— Значит, вы торговый народ, — произнес я с отвращением.
Мы приближались к деревенской площади, и я прищурился, не веря своим глазам. Целую сторону площади занимала залитая солнцем Стена Плача — точно такая же, как в Иерусалиме: зеленый мох так же
