Леонидов после его ухода минут пять никого в кабинет не приглашал, перечитывал допрос, смакуя каждое слово, торжествовал. Все у тебя есть, Павел Астахов. Папа, мама, сила, красота, слава, красивые женщины. Все! Посмотрим, что от всего этого останется!
Вскоре в кабинет зашел прокурор.
– Илья Ильич, рабочий день давно кончился, – сказал он.
Леонидов ответил вежливой улыбкой, и прокурор, попрощавшись, ушел. Заменить следователя! Легко сказать! Как? По какой причине? Девятый час, а человек работает, все это видят и знают.
Илья Ильич Леонидов шел неторопливо домой. Перебрав прошедший день, он выделил три этапа. Разговор с тестем, сцена в милиции и допрос Астахова. Проанализировав их, он остался собой доволен. «У меня есть имя, фамилия, положение. Будет у меня и власть. Никто меня ни с кем не спутает. Не будет, как в детстве: круглоголовые, стриженые, серые и одинаковые, как мыши. Не будет! Илья Ильич Леонидов. Персонально!»
На третий день
В Городе Лева жил уже одиннадцатый день, восемь из них истрачены на банду и третий день расходовался на дело Лозянко. Так растрачивается жизнь сотрудника уголовного розыска: задержал одних убийц, устанавливай другого. Такая жизнь, в принципе, не делает человека добрее, доверчивее, благодушнее. У Гурова, видимо, был врожденный иммунитет, он с годами не черствел, не костенел душой. Он не мучился бессонницей, не бредил по ночам, но чужие беды воспринимал болезненно, по-человечески.
Когда вчера вечером Боря Ткаченко доложил результаты своей работы, у Гурова нехорошо, тревожно защемило в груди. Он вспомнил Павла Астахова, его открытое лицо, не умеющие лгать глаза, статную фигуру, гармоничную законченность движений. Почему-то Гуров увидел Павла в вечернем костюме, при орденах. Потом увиделся тюремный изолятор: тусклая краска стен, привинченная к полу табуретка, окно, закрытое жестяным козырьком, чтобы видно было не двор, а лишь узкую полоску неба, и то в клеточку.
«Вторую неделю живу, а Города не знаю, – думал Гуров, выходя из гостиницы. – То на машине летишь, пугая людей сиреной, словно гранд-иностранец, то пешком по треугольнику: УВД – гостиница – прокуратура. Один раз на стадион съездил, так лучше бы мне там и не бывать». Заставил себя вспомнить запрокинутое лицо Лозянко, черный ореол вокруг головы. Вспомнить и озлобиться. Однако не получалось, картина не складывалась. Мертвый Лозянко – отдельно, живой Астахов – отдельно.
Чемпион! Орденоносец! «И ты готов его защищать, сыщик, – накручивал себя Гуров. – А будь он, как говорится, простым рабочим парнем?» Злость на себя не появлялась. Не в чемпионстве дело, что-то ускользнуло, что-то самое важное Гуров не угадывал, промахивался. Внутреннее сомнение – это хорошо, но что с фактами делать? И Гуров шел в прокуратуру, чтобы ознакомиться с протоколом допроса Астахова и доложить следователю о выявленных вчера обстоятельствах и о своих соображениях по ходу дальнейшего расследования.
– Эй, товарищ!
Гуров сделал еще несколько шагов, услышал, что за спиной кто-то бежит, остановился и оглянулся. Его догнал Сергей Усольцев.
– Привет! – Усольцев поднял руку, чтобы лихо ударить, но Гуров ладонь не подставил.
– Здравствуйте. – Гуров поклонился.
– Здравствуйте, здравствуйте. – Усольцев пошел рядом. – Сергей Усольцев, работник городского спорткомитета. Третьего дня я в кабаке вас за простого командированного принял.
– А я не простой?
– Не простой. – Усольцев взглянул оценивающе. – Мне вас вчера на улице показали, говорят: специальный сыщик из столицы. Он на Астахова бочку катит, мол, труп на Пашу вешает.
Гуров остановился, взглянул на Усольцева сторонне. Вспомнился вечер в ресторане, мысли о завтрашней Москве, разговор с Ритой. Ресторанный зал, традиционная свадьба, их столик в углу, ловкий парень Сергей Усольцев в сопровождении…
– Не берите в голову. – Усольцев развел руками. – Я к тому, что нам-то виднее. Игорек был мальчик говенный… Паша с ним цапался пару раз, это точно.
Они пошли дальше, Гуров слушал внимательно.
– И Нинка между ними хвостом крутила. Но чтоб убить? – Усольцев состроил гримасу. – Вы случаем не в прокуратуру? – Он достал из кармана повестку.
– В прокуратуру, – кивнул Гуров.
– Тут, за углом. Велено явиться. Зачем? – Усольцев пожал плечами, задумался.
Когда они входили в подъезд прокуратуры, Гуров за спиной услышал бормотание:
– Вот Бога в душу… А ведь из-за Нинки Паша может удавить. Враз может.
Леонидов допрашивал девушку лет восемнадцати, она сидела на самом краешке стула, теребила носовой платочек, дышала прерывисто, как после бега. На приветствие Гурова Илья Ильич только кивнул, спросил:
– Чем обязан?
– Так, мысли разные, – неопределенно ответил Гуров, сдерживая подкатывающее раздражение. – Пока вы заняты, дайте мне, пожалуйста, папочку, я хочу на один протокол взглянуть.
«Допрос Астахова, – понял Леонидов. – А чего тебе смотреть? Нового в протоколе нет. Милицию надо держать строго, на дистанции, каждый должен знать свое место».
– До двенадцати я буду занят, потом позвоню вашему начальству. А пока вы распорядитесь, чтобы разыскали Маевскую. Вы знаете, о ком я говорю?
– Знаю.
– Она мне нужна, но не изволила… Обеспечьте, пожалуйста… – Леонидов поправил лежащий перед ним протокол допроса, поднял глаза на девушку.
– Распоряжусь! – Гуров неторопливо вышел из кабинета, в коридоре рассмеялся, вспомнил, с какими великолепными следователями приходилось работать. И люди душевные, и профессионалы высшей квалификации. «В семье не без урода, – подвел черту Гуров, вновь выходя на улицу. – Но этот парень не дурак, отнюдь, он значительно хуже». Хотя и с опозданием, но старший оперуполномоченный прозревал.
«А если он не дурак, то почему так работает, к какой цели идет? Почему он не разрешил снять отпечатки с колес „Волги“ Астахова? Леонидов оберегает его как народное достояние или…» Качнувшись, Гуров опустился на скамеечку рядом с детской коляской.
Мамаша взглянула испуганно, Гуров улыбнулся и сказал:
– Я не пьяный, я просто очень глупый и наивный человек.
Неожиданно ему стало зябко, он потер бедра и плечи.
«А почему, собственно, и не арестовать Астахова? Что ты, Лев Иванович, разнервничался?»
Гуров поднялся со скамейки и зашагал дальше. Живешь, живешь в Городе и совершенно его не знаешь. Оглянись, посмотри на улицы, дома, на людей. И он смотрел слепо, ничего не замечая. Климат здесь хороший: июль, а не жарко, ходишь в костюме, и рубашка не липнет, не коробится, можно пистолет пристегнуть. Пистолет его лежал в сейфе Серова с первого дня, и достанет его Гуров, только отправляясь в аэропорт, чтобы отвезти в МУР и переложить в свой собственный сейф.
Частенько в компаниях Леву расспрашивали о работе. Часто приходится стрелять? Это один из самых популярных вопросов. Лева однажды стрелял, и то в воздух. Бывало вам страшно? Расскажите какой-нибудь душещипательный, страшный эпизод из вашей практики. В большинстве случаев Лева отшучивался, а когда брали за горло, сочинял, конструировал историю, составляя ее из правды и развесистой клюквы, которая и нравилась слушателям больше всего. А бывало ли страшно? Еще как, ноги отнимались, терял ощущение пространства и времени. Страшно, когда присутствуешь при осмотре тела изнасилованной девочки. Еще страшнее допрашивать мать этой девочки. Мать сидит по другую сторону стола в шоке. И ты задаешь ей ужасные вопросы, выясняя, насколько доверчив и общителен был ребенок. Есть и другие «интересные» истории. Но сотрудники уголовного розыска, как правило, правды в компаниях не рассказывают, они люди с фантазией.
Первым, кого Гуров встретил в управлении, был Боря Ткаченко. Есть такое выражение: глаза по шесть копеек. Видимо, это очень большие глаза. Здороваясь с Борей, Гуров увидел его глаза и рассмеялся, настроение резко улучшилось.
– Товарищ майор… Лев Иванович, – зашептал Боря, хотя никого рядом не было, – вы доложили подполковнику?
– Не успел, Боря. – Гуров закрыл за собой дверь кабинета. – Ты не боись, сыщик. Не знаю, как это звучит на латинском, но на русском древняя пословица звучит так: «Отвечает старший». Так что не бери в голову лишнего, выдохни, срочно найди Маевскую и доставь ее в прокуратуру.
Боря обрадовался, словно мальчишка, получивший рубль на мороженое, пулей рванул из кабинета.
– Итак, подведем итоги, – громко сказал Гуров, но не подвел, так как дверь приоткрылась.
– Здравствуйте. Разрешите? – В кабинет заглянул Игорь Белан.
– Здравствуйте, разрешаю.
Белан протиснулся так, будто дверь кто-то придерживал, а он, преодолевая сопротивление, отжимал ее.
«Я его видел, – подумал Гуров. – Нет, он на кого-то очень похож. На кого? Французский комик. Фернандель. Точно, только ростом не вышел».
– Простите, вы расследуете убийство?
– Обязательно. Именно я. – Лева поклонился: – Майор Гуров. Лев Иванович.
– Белан. – Игорь поклонился. – Игорь… Степанович.
– Очень приятно, садитесь, Игорь Степанович. Я вас слушаю.
– Видите ли, я кинооператор. – Игорь замялся. – Знаете, снимаешь, снимаешь, а потом на экране… – Он махнул рукой. – Я решил сделать фильм. Документальный. Фильм-портрет. И выбрал Павла Астахова. Сейчас я подумал… Фильм практически готов… Я сам подснял кое-что, использовал хронику… Вы ведь интересуетесь Павлом Астаховым?..
– Откуда вам это известно? – перебил Гуров. – Быстро отвечайте: откуда вам это известно?
– Вера… – Игорь смутился, затем встал, лицо его затвердело, взгляд стал прямым, голос жестким. – А какое, собственно, это имеет значение? Я неоднократно слышал и читал, что следственные органы всегда интересуются характером человека, попавшего в их поле зрения. У меня есть фильм о Павле Астахове! – Он гордо поднял голову. – И я вам предлагаю его посмотреть.
Дверь приоткрылась. Боря Ткаченко жестом позвал Гурова. Тот вышел в коридор.
– Маевской нет в городе, улетела.
Гуров несколько секунд молчал, затем впервые повысил голос:
