— Да, — искренне ответил Макс, — вспоминал.
Татьяна не стала уточнять, часто ли это бывало, и что он при этом чувствовал. Ей достаточно было, что Макс не равнодушен к ней — в этом она не сомневалась. А домогаться любви она не собиралась.
Видя, что Макс стал поглядывать на часы, Татьяна, как бы между прочим, сказала:
— Оставайся. Если хочешь, конечно.
В начале декабря обстановка в городе опять накалилась. То «юрчики» наседали, то «вовчики». На западе, с холмов, город несколько раз обстреляли ракетами «Алазань». Были прямые попадания в жилые дома. Опять страдали абсолютно мирные граждане.
От уличных боев, которые, несомненно, обернулись бы для города катастрофой, Душанбе спасло только вмешательство российских войск. Командующий 201-й дивизией заявил, обращаясь и к «юрчикам» и к «вовчикам», что не допустит никаких боевых действий в черте города. Мол, хотите воевать — идите в чисто поле и там деритесь, сколько душе угодно.
Продолжался хлебный кризис. Люди уже ночами дежурили у ворот хлебозавода, чтобы утром попытаться урвать булку-другую. При появлении автофургона с хлебом, толпа буквально набрасывалась на него. Вооруженные автоматами люди едва сдерживали натиск. И тут не обходилось без жертв. Булка хлеба стоила теперь дороже человеческой жизни.
У школьников начались незапланированные каникулы. Предприятия встали. Поезда не ходили: кто не успел вовремя уехать, ныне сидел и ждал у моря погоды.
В «Главэнерго» тоже распустили персонал по домам. До Нового года. Макс снова пропадал на толкучке, торгуя, чем придется. Все, что удавалось наторговать, тратил на продукты. Иначе деньги просто сожрала бы инфляция.
К Татьяне Макс наведывался теперь регулярно. Иногда оставался на ночь, реже — на пару-тройку дней. Но не более. Татьяна не выпроваживала его, нет, однако давала понять, что не готова к совместному проживанию. И дело было не только в малогабаритности ее жилища. Милые, как известно, и в шалаше рай обретут, а тут… «просто встретились два одиночества», и может ли что-нибудь из этого получиться — один только бог знает. Татьяна так и осталась для Макса загадкой. Пытаясь заглянуть ей в душу, он каждый раз натыкался на скорлупу, куда доступа ему не было. Татьяна почти ничего не рассказывала о себе, а о делах Макса, если и спрашивала, то скорее из вежливости. Она никогда ничего не просила, но и не отказывалась от подношений. (С пустыми руками Макс к ней не приходил). Она была ему любовницей, но не другом. И с этим он вряд ли мог что-то поделать. Даже, если б захотел.
Отношения с матерью у Макса тоже не отличались сердечностью. После смерти мужа Нина Семеновна замкнулась в себе. Бывало, что за вечер и двух слов не скажет. Уткнется в телевизор, бесконечные «мыльные» сериалы смотрит, или вяжет один и тот же свитер, никак закончить не может.
На улицах громыхали танки. На сей раз власть в городе, похоже, оказалась в крепких руках.
В лужах отражалось серое небо. Холодный ветер срывал с деревьев остатки листьев.
Люди готовились встретить Новый год.
Одна историческая эпоха сменила другую. Между ними теперь лежала непреодолимая граница, говоря геологическим языком — глубинный разлом
Глава 13. На берегах Невы
Домик, где теперь жила Саша с родителями, был старым, если не сказать ветхим. Собственно это был барак, постройки пятидесятых годов, в дальнейшем переоборудованный в жилье на две семьи. Со временем жильцы разъехались, остались Ольга Владимировна (Ляля) с сыном Олегом, двоюродным братом Саши. Братик этот слыл непутевым, уже в шестнадцать лет загремел в колонию за кражу. После отсидки он продолжил свои художества. Получил пять лет. Через два года освободился по амнистии и, вроде бы, «завязал». Сошелся с женщиной на шесть лет старше, имеющей ребенка, жил теперь с ней. Ляля, сестра Елены Владимировны осталась, таким образом, одна в доме. Она-то и предложила Вершининым поселиться здесь. А что — места много, одной скучно, да и вообще…
С пропиской, разумеется, возникли сложности. Чтобы легализоваться, Елена Владимировна устроилась вахтершей на местную чаеразвесочную фабрику, Владимиру Яковлевичу подвернулась работа по специальности: на глиняные карьеры, добывающие сырье для кирпичного завода, требовался сменный геолог. Работа не ахти какая сложная и рядом с домом — красота! Саше помогли устроиться во ВСЕГЕИ, благо Питер был, по местным меркам, под боком — каких-то сорок километров. Туда ходил рейсовый автобус, а в сезон еще и катер «Ракета» по Неве.
Из окон дома открывался великолепный вид на Неву, медленно катящую темные воды в сторону Северной столицы. Река, лишенная здесь привычного питерцам и их гостям гранитного одеяния, представала в своем первозданном виде — с обрывистыми песчано-глинянными берегами, с деревянными сходами к пристаням, мостками и лодочными причалами. Со стороны Ладоги в город шли баржи, груженные песком и щебнем, строевым лесом; из города к острову Валаам направлялись круизные теплоходы, оглашающие берега громкой музыкой. В одном лице: река-работяга и курортно-туристская водная дорога.
— Красота, какая! — не уставала восхищаться Елена Владимировна. — И лес в двух шагах, и Нева, Ленинград рядом. А мы, дураки, в этой Азии противной столько лет сидели.
Саша не стала напоминать муле, что та, совсем недавно, была очень даже довольна «противной Азией». Ей самой здесь очень нравилось. Вот бы еще… Нет, не надо об этом! Сердечная боль пройдет со временем. Ведь время лечит.
Может быть и так. Но пока у Саши подступал ком к горлу и непроизвольно наворачивались слезы всякий раз, когда вспоминала Максима и недолгое, словно украденное, счастье близости с любимым.
Если ехать по Среднему проспекту от метро «Василеостровская» в сторону Гавани, то слева, между 19 и 20 линиями можно увидеть несколько помпезное здание дореволюционной постройки с массивным цоколем, колоннами, гранитной облицовкой и парадной двустворчатой дверью. Это и есть ВСЕГЕИ, бывший Геолком.
Саша чуть-чуть робела, первый раз входя в вестибюль Института. Здесь было много мрамора, бронзы, строгой и торжественной старины. Тут витал дух корифеев — «отцов-основателей» отечественной геологии. Здесь и сейчас, наверное, все сплошь академики да доктора наук — современные корифеи.
Парадное великолепие разбивалось при входе в боковой корпус, где, собственно, и располагалась большая часть рабочих помещений Института. Грубый советский новодел: бесконечно длинные унылые коридоры, выкрашенные серой, салатной или синей красками, ряды дверей по обеим сторонам, отсутствие окон, тусклый свет люминесцентных ламп. Сюда бы еще железные решетки — получился бы вылитый Владимирский централ.
Теперь Саша работала здесь, в самом престижном геологическом учреждении страны. Впрочем, в последние два-три года Институт, как и тысячи других, ему подобных, сильно обнищал. Но все еще держался на плаву, и даже имел возможность брать новых сотрудников (взамен ушедших в «свободное плавание по морю бизнеса»). Сашу взяли в отдел, курирующий Среднюю Азию.
— Вы дочка Владимира Яковлевича Вершинина? — спросила ее при знакомстве новая начальница. — Я его хорошо знаю.
Собственно, Саша и попала сюда по протекции отца.
Фамилия Сашиного покойного мужа тоже оказалась известна Евгении Николаевне.
— Ярошевская… Послушайте! Так это вы были женой Коли Ярошевского?
Евгения Николаевна заметно разволновалась, чем очень смутила Сашу.
— Да, я, — ответила она. — Вы были с ним знакомы?
