видимому, к тому времени он разуверился в том пути компромиссов с воинствующим безбожием, на который он встал в 1927 году”».
Но 22 июня 1941 года митрополит Сергий собственноручно печатает на машинке «Послание к пастырям и пасомым Христовой Православной Церкви». Кажется, что в этом документе невольно отразились переживания и думы иерарха не только по поводу факта нападения фашистской Германии на СССР, но написано оно именно об этом и призывает к борьбе с врагом: «Наши предки не падали духом и при худшем положении, потому что помнили не о личных опасностях и выгодах, а о священном своем долге перед родиной и верой, и выходили победителями. Не посрамим же их славного имени и мы — православные, родные им и по плоти, и по вере».
«С началом войны Сталин столкнулся с необходимостью изменения негативного имиджа советской власти у населения стран — потенциальных союзников по антигитлеровской коалиции, прежде всего США. Самым поразительным для советского руководства оказался тот факт, что для изменения имиджа от него требовалось изменить антицерковную и антирелигиозную политику», — пишет автор. На изменение политики в отношении Церкви подействовало также то, что, как указывал М. И. Калинин, «не следует возбуждать недовольство верующих теперь, когда требуется единство всего народа для победы над фашизмом», и то, что немцы позволяли открывать храмы на оккупированной ими территории.
Каково же было положение там верующих? Комментируя эту ситуацию, Б. А. Филиппов пишет: «Соглашаясь с открытием православных церквей, руководители вермахта и гестапо одновременно подчеркивали нежелательность “восстановления сильных местных церковных организаций” и восстановления церковной иерархии». Подчеркивалась «желательность для оккупационных властей распространения различных религиозных сект». В то же время, отмечает автор, «особая предосторожность рекомендовалась в отношении Русской Православной Церкви как носительницы враждебной Германии русской национальной идеи».
«Документы говорят об активном сотрудничестве части священнослужителей с партизанами, о помощи, которую они оказывали вышедшим из плена и окружения и бежавшим из плена советским военнослужащим... За чтение в храмах на оккупированных территориях послания митрополита Сергия, за помощь партизанам и бежавшим из немецкого плена советским солдатам были расстреляны многие священники», — сообщают «Очерки».
Подробно освещается известная встреча ночью 4 сентября 1943 года Сталина и Молотова с тремя остававшимися на тот момент на свободе митрополитами во главе с местоблюстителем митрополитом Сергием (Страгородским), полностью приводится официальная «Записка полковника госбезопасности Г. Г. Карпова о приеме И. В. Сталиным иерархов Русской православной церкви (РПЦ)». Начинается она по- своему замечательно: «Звонил в Патриархию начальник 4 отдела III управления НКВД по борьбе с церковно-сектантской контрреволюцией полковник Г. Г. Карпов после беседы со Сталиным и по его приказу». До 1960 года он будет затем оставаться председателем Комитета по делам Русской Православной Церкви при правительстве. А на встрече было принято несколько решений. После нее впервые появился титул патриарха Московского и всея Руси (а не России, как прежде), начали возвращаться из лагерей и ссылок священники и епископы, у Церкви появились журнал и поначалу одно, а вскоре — два учебных заведения; власти стали возвращать ей храмы и даже монастыри. Именно возрождение духовного образования сделало, по мнению Б. А. Филиппова, необратимым и процесс воссоздания Церкви.
«Очерки» характеризуют церковную политику после 1943 года как неровную, отмечая практически открытое сопротивление партийного и советского аппарата на местах новой сталинской политике по отношению к Церкви. Это выражалось в закрытии уже открытых храмов, препятствиях в создании новых приходов. Сам Сталин порядком охладел к РПЦ после того, как ему не удалось сделать Москву «православным Ватиканом», для чего хотели было собрать в Москве после войны на Собор глав всех поместных православных церквей. Тем не менее открытых массовых гонений он не возобновлял. Относительно спокойно, насколько это было возможно в то время, чувствовала себя Русская Православная Церковь и несколько лет после его смерти.
Где опорный институт
Автор уделяет не очень много внимания нелепым попыткам Н. С. Хрущева «показать по телевизору последнего попа» и связанным с ними преследованиям духовенства, приводя тем не менее подробную статистику закрытия храмов, которое продолжалось и после того, как в 1964 году явные гонения были прекращены. Он отмечает начавшееся в конце 1960-х религиозное возрождение в самом обществе и пишет: «Уже в начале 1970-х годов в Русскую Православную Церковь пришли обладающие светским высшим образованием новые священники, вокруг которых стали воссоздаваться православные общины». К началу 1980-х на 5000 священников таких было не более 250, но именно они «во многом определили духовный настрой православного общества к концу 1980-х».
Книга завершается интересным разбором политики Горбачева с точки зрения примеров удавшихся реформ в недемократическом обществе. Хотя финальный очерк выглядит не вполне связанным с основным материалом книги, он связан с ним методологически. Это анализ с непременной опорой на документ, помещенный в исторический контекст, с ненавязчивой, но считывающейся позицией автора и изложенный ясным языком. Пожалуй, перед нами пример книги, опровергающий мнение, будто все факты уже известны и их остается только интерпретировать. Нам предстоит узнавать и узнавать собственную историю.
А еще одна связка заключена в том, что к концу века страна, существовавшая в тот момент в границах прежней империи, вновь теряла опорный институт, на сей раз КПСС, и автор мимо этого обстоятельства не проходит. Итак, в начале века опорных институтов было три, ближе к концу — один, в самом конце… Этот период уже за пределами «Очерков» как книги исторической. Историк свое дело сделал, прочтем же его внимательно.
Идеи не исчезают
Александр Механик
Книга выдающегося американского социолога, рассказывающая о том, что вся история пронизана интеллектуальными сетями, которые дают человечеству возможность сохранять накопленный идейный потенциал, позволяет с неожиданной стороны взглянуть на реформу российской науки
Коллинз Рэндалл. Социология философий. Глобальная теория интеллектуального изменения.
Эта книга о том, что человеческие идеи не исчезают, так же как не горят рукописи. Раз высказанные, они двигаются во времени, иногда без всяких препятствий, от одного мыслителя к другому, иногда причудливым образом покоряя пространство и время. Как, например, идеи древних греков через Рим, раннее христианство, арабский Восток доходят до Индии и возвращаются в Европу, чтобы начать новое движение по миру уже в трудах философов Возрождения и Нового времени. И сейчас, через 2400 лет после создания Академии Платона, мы можем вновь изучать труды Платона и Аристотеля и спорить с ними, как со своими современниками. Историкам идей часто даже трудно понять, кто и как передавал эти идеи, как и откуда вдруг, как из небытия, возникали труды великих умов прошлого, чтобы, обрастая трудами новых адептов и критиков, вновь начинать движение по миру. Объяснить это и взялся Коллинз. Но его книга — это не философский компендиум, не история развития философских идей.
Паттерн творчества
Во-первых, это рассказ о том, как возникают и распространяются идеи, как функционируют интеллектуальные сети, возникшие на их основе, чем, собственно, и занимается социология науки. Сеть в
