Как мать скончалась и ее схоронили, сироты детки остались; каждое утро на ее могиле встречи с ней дожидались.И загрустила мать по своим детям;душа ее возвратилась,и на могиле мелколистым цветом выросла, расстелилась.Почуяли детки родимой дыханье, запрыгали, заиграли; утешное травки этой благоуханье мятой-душицей назвали.Родина-мать, о твоей дивной силе повествуют наши преданья!Собрал я их на древней могиле кому в назиданье?Свяжу я их единым букетом, лентой обовью широкой, пошлю их по белому свету дорогой далекой.Может быть, почуяв свежее дыханье, дочь твоя найдется,может сын твой, слыша то благоуханье, сердцем встрепенется!
IНа пригорке среди буков церковушка с малой вышкой; с вышки льются волны звуков через лес к деревне близкой.То не колокол взывает, отдаваясь за холмами: било в доску ударяет, люд сбирая в божьем храме.И спешат на эти кликибогомольною толпоюлюди горною тропою —к службе Пятницы великой...В храме тихо, сумрак тмится; в траурной алтарь оправе,вышит крест на плащанице; хор Христовы страсти славит.[6]Чье это мелькает платье, там у леса на опушке? Женщина с какой-то кладью, жительница деревушки. Из-за речки темным бором в чистом праздничном наряде поспешает шагом скорым со своим родным дитятей. Вниз торопится, стремится, в храм поспеть она скорее: он уж близко перед нею — опоздать она боится. Подойдя к речному лону,