железнодорожников и с бутылками пива в руках, а на ближайшей ко мне скамейке девушка в огромных старомодных очках. Я подсел к ней. Она читала томик Генри Миллера, обернутый полупрозрачной калькой. Тропик Козерога.
В вагон зашла женщина с портативным пластиковым холодильником.
- Мороженое, покупаем мороженое, - закричала она. Мне захотелось заткнуть уши. Не надо пытать меня, не надо издеваться над моим дрогнувшим от голода духом.
Никто не купил мороженое, женщина пошла дальше, в следующий вагон. Из тамбура вошел милицейский курсант и сел на скамейку через проход от меня, в уши его были воткнуты наушники от плеера.
- Осторожно, двери закрываются, - объявил голос с металлическими нотками из динамика. Зашипели пневматические механизмы дверей. Электричка замерла, потом дернулась и начала набирать ход. За окном поплыл перрон, серые здания вокруг вокзала, какие-то теплушки, вагоны других электричек.
Девушка в очках читала. Я изучал ее лицо. Невысокий лоб с синими прожилками, тонкий еврейский носик, острый подбородок - контуры одного из потомков легендарного царя Соломона. Плюс курчавые черные пряди, закрывшие уши и спадающие на плечи. И эти огромные карикатурные очки.
Мы миновали какую-то станцию. Мелькнула платформа, серые лица людей. Я встал и пошел в тамбур. В тамбуре стоял и курил панк в косухе, на спине которой из булавок была сделана надпись Sex Pistols. Я стрельнул у него сигарету. Панк протянул мне помятую пачку 'Космоса'. Я слышал, что когда-то такие курил Виктор Цой. Я достал зажигалку и прикурил.
- Через два вагона идут контролеры, - сказал мне панк.
- Спасибо за информацию, - ответил я, - но у меня билет.
- Че-то ты не похож на того, кто ездит с билетом...
- Ты прав, я пошутил. До Гатчины далеко?
- Еще остановок пять.
- А ближайшая когда?
- Минут через десять.
Я затянулся. Сквозь мутные толстые стекла автоматических дверей было видно, как мимо плыли поля, редкие покосившиеся хибарки, длинные бараки брошенных ферм с пустыми окнами. Русь, нищая и обездоленная. На одном из стекол были выцарапаны кривые буквы: Punks not dead. Когда-то в прыщавой и саморазрушительной юности я разбил такое головой в приступе лютой ненависти к себе. Только за то, что там было мое отражение. Я был пьян, кровища била фонтаном, а мне было насрать. В глазах плясали какие-то зайчики, накатывали багровые волны. Море крови и битого стекла.
В соседний вагон зашли контролеры, я их увидел через окошко в двери между вагонами.
- Они идут.
- Ага, - сказал панк и стрельнул бычком в угол тамбура. Электричка начала тормозить. Повезло.
Двери открылись, и мы с панком рванули по платформе со всех ног. Пробежали два вагона и снова заскочили в электричку. Осторожно, двери закрываются. Я прислонился к стене, переводя дыхание, двери с шипением сомкнулись. Панк протянул мне помятую сигарету.
В Гатчине было как будто светлее, чем в только что оставленном мною мегаполисе. По небу плыли рваные лохмотья туч, сквозь просветы в которых иногда проглядывала синева. Дождя не было, дул теплый порывистый ветер, который гнал по перрону пустые пачки от сигарет, окурки и прочий мусор. На тротуарах проглядывал асфальт, на газонах съежились почерневшие сугробы снега. Прямо от вокзала вела аккуратная аллея метров двести длиной, в конце которой виднелся грациозный Гатчинский замок, построенный Павлом I. Я пошел к нему.
На лужайке перед замком возвышался памятник неудачливому российскому императору. Общеизвестно, что Павел был мнителен и достаточно труслив. И погиб от руки собственного сына. Ну, или при его участии - не важно. Историческая подоплека в данный момент меня не сильно интересовала. Вокруг лужайки стояли скамейки, я сел на одну из них. Хотелось курить. И есть.
Мимо проходили какие-то люди, по всей видимости, экскурсионные группы. Большинством своим школьники. Прошаркал старик с тряпичной сумкой, в которой звенели пустые бутылки и жестяные банки из- под пива. Серые и простуженные люди месяца марта.
Попялившись минут десять на Павла, я встал и пошел гулять дальше. Движение есть жизнь, остановка - смерть. Посыпанная гравием дорожка вела вниз под горку - там располагался парк с прудами. В черной воде плавали крупные льдины и мокрый снег, голые ветви деревьев были похожи на покрытые коростой и болячками руки нищих, просящих подаяния. Гравий размывали ручейки талой воды. Всюду были сырость и грязь. Но они воспринимались не так болезненно, как в Питере.
На мосту, перекинутом над узкой протокой, соединяющей два больших пруда, стоял парень в коротком пальто и задумчиво курил. Руки у него дрожали - это было видно невооруженным взглядом. Я спросил у него сигарету. Он посмотрел мутным взглядом сквозь меня и протянул мне свою, скуренную до половины, даже чуть больше. Потом спросил:
- Ты не местный что ли?
На меня дохнул запах как минимум трехдневного перегара. Я взял окурок и затянулся. Местный ли я? Это был риторический вопрос. Нет, я не был местным в Гатчине, но не был им и в Питере, из которого сюда прикатил; я не знал, где мое место в этом мире, возможно, каждый день я и бродил по улицам лишь потому, что пытался найти это самое место, кто знает.
- Нет, я погулять приехал.
- И че вас сюда тянет, блядь? - спросил парень, но не меня, а скорее весь этот парк с черными голыми деревьями, прудами, снежной кашей и талой водой. - Здесь же делать не хуй. Тоска. Только пить разве что...
- У вас тут красиво, - заметил я.
- Да на хуй она сдалась эта красота? Толку от нее... вот в Питере там да... там деньги есть... реальные деньги... с деньгами можно жить красиво...
Я подумал о том, что многих коренных петербуржцев их родной город просто бесит, некоторых доводит до нервных срывов, некоторых сводит с ума, поэтому многие считают пригород едва ли не райским уголком, ящиком Пандоры, где можно спрятаться от разрушающей, убивающей хватки мегаполиса; в пригороде же царит совершенно противоположная картина и умонастроения: здесь презирают пригород с его низким уровнем жизни и бытовыми неудобствами и обожествляют большого соседа. Так всегда с людьми - они ненавидят свою берлогу, считая ее последним дерьмом из всех возможных, будучи не в силах изменить свой быт и окружение. Это происходит повсеместно, в какой город не прикати. Хорошо там, где нас нет, мать вашу.
- Не знаю... по-моему, деньги решают не все.
- А по-моему, дурак ты, бля... - парень махнул рукой.
Я не стал спорить. Просто пошел прочь. Должно быть, он крепко обломался в жизни. Как, впрочем, и я. С той лишь разницей, что я не заморачивался по поводу того, в какой заднице пребываю - говна хватает в любой, в какой не окажись. С деньгами или без. Задница на то и задница.
Я прошел парк и оказался в жилом квартале. Узкие улочки, невысокие дома, магазины и офисы на первых этажах. Все как везде. Над крытыми шифером крышами возвышалась церковь.
Я немного побродил между домов и по дороге, огибающей парк, вернулся к вокзалу. Ветру к тому времени удалось порвать тучи, и с неба прожектором лупило солнце. В воздухе пахло чем-то свежим. Воробьи на тротуаре дрались из-за хлебных крошек. Гатчина не намного южнее Питера, но, я уверен, весна здесь наступает намного раньше.
Здание вокзала было небольшим и аккуратным. Через подземный переход я перешел на платформу, с которой отправлялись электрички в сторону Питера. В переходе было сыро и мрачно. И люди кругом были такие же, какие-то сырые и мрачные. Похожие на призраков, выползших из зловещего подземелья старинного замка.
Где-то полчаса я ждал электричку, сидя на скамейке на платформе и тупо разглядывая носки своих ботинок. Солнце припекало спину. Не поймешь эту погоду: то дождь, то солнце. Словно тот, кто отвечает за все эти процессы, выжил из ума.
Я вошел в вагон и сел в середине, так, чтобы видеть оба входа в вагон. Это был тактический ход,
