глаза на меня. В них читалось явное непонимание происходящего.
- Хэллоу, - повторил я попытку завязать диалог, перейдя на английский.
- Хэллоу, - робко ответил китаец, осторожно поглядывая на стоящих поодаль Доктора и Ботаника. Испугался по ходу.
Стараясь разрядить обстановку, я сразу перешел к действию:
- Май нэйм из Лёха, ай эм рашен мэн, - выдавил я из себя. Вот из ё нэйм?
Китаец растерянно моргал.
- Вот из ё нэйм? – повторил я, немного повысив голос.
Китаец вздрогнул, словно очнулся от глубокого сна, и тихо пробормотал на ломаном русском:
- Я Витя.
Витя, значит. Видимо, всех китайцев перед поездкой во владения северного соседа учат отвечать подобным образом. Уж на Витю, по крайней мере, он точно не был похож. Ну да ладно, Витя – так Витя…
- Витя, ай лайк ту дринк, - продолжал я, пытаясь взять потомка Лао Цзы нахрапом, - бат ай хэв ноу мани. – Я перевел дух, вспомнил еще пару английских слов, - кэн ю гив ми сам мани? Тридцатник фор экзампл…
Китаец обалдело смотрел на меня. Наверное, действительно испугался.
- Тридцатник, - повторил я, - фёти раблс. Тридцать рублей, короче.
Китаец продолжал таращиться. Я боялся, что сейчас он заорет на всю улицу, и тогда нам придется делать ноги. Я присел рядом с ним на корточки.
- Витя, ай эм Лёха. Рашен мэн. Ай лайк ту дринк, - я сделал характерный жест возле горла, полагая, что он имеет международный статус, - ай нид сам мани… андестэнд?
Китаец кивнул.
- Кэн ю гив ми тридцатник?
Китаец выдавил из себя:
- Донт андестэнд.
Не понимает. Видимо, в Китае деньги не стреляют. Ладно, я решил зайти с другого фланга.
- Ай вонт э дринк, андестэнд?
Китаец коротко кивнул.
- Бат ай хэв ноу мани, андестэнд?
Снова кивок. «Ноу мани» - нет денег – понимают все.
- Кэн ю гив ми тридцатник?
- Донт андестэнд…
Я вздохнул. Пациент оказался тяжелым.
- Фёти раблс, андестэнд?
- Йес…
- Тридцатник ит ис фёти раблс, андестэнд?
Китаец кивнул с буддистской невозмутимостью.
- Кэн ю гив ми тридцатник?
- Донт андестэнд…
Вот ведь… Наверное, я ошибся в выборе собеседника. Но сдаваться не хотелось.
- Вот ю ду ин раша? – решил я сменить тему.
Китаец внезапно улыбнулся. Чего-чего, а улыбки я от него совсем не ожидал. Тем более, после такого простого вопроса.
- Ай эм э стьюдент, - китаец продолжал улыбаться, - ай тич рашен литредже…
Китаец, оказывается, изучал русскую литературу.
- Ай тич литредже ту, - улыбнулся и я, подразумевая литраж того спиртного, что я пропустил сквозь себя за свою жизнь.
- О! – сказал китаец.
Вот тебе и «О!» Субъект никак не поддавался обработке. А мне, между тем, становилось все хуже.
- Ду ю ноу Толстой, Достоевский? – спросил я.
- Достоевский? – повторил китаец окончание моего вопроса.
- Йес. Карамазовы бразерс… бесы… демонс, короче.
- Демонс?
- Йес. Вери гуд бук.
- Ай донт ноу зис бук, - сказал китаец.
- Итс вери гуд бук! Ай эдвайс зис бук ту ю, энд… кэн ю гив ми тридцатник?
- Донт андестэнд…
- Фёти раблс, - я начинал уставать, в глазах поплыло, - тридцатник, - обреченно закончил я.
- Донт андестэнд…
Китаец оказался неприступной крепостью. Теперь я понимаю, почему их стена зовется Великой…
- Достоевский ис зе грэйт рашен райтер, - я начинал терять самообладание, а вместе с ним и сознание. Подошли Доктор с Ботаником.
- Бросай ты его, - сказал Доктор, - вы с ним уже полчаса треплетесь… он ни хрена не понимает.
Вообще-то Доктор был абсолютно прав. Но я все же предпринял последнюю попытку:
- Витя, ай вонт э дринк… ай эм Лёха… рашен мэн… ай лайк рашен литредже ту… бат ай хэв ноу мани… гив ми плиз тридцатник…
- Донт андестэнд, - прозвучало как приговор.
- Пошли, - сказал Доктор, приподнимая меня за руку.
- Хрен с ним… - сдался я. – Не знает он, что такое тридцатник.
- Откуда ж ему знать, - вмешался в разговор Ботаник. – Они ж там у себя один только рис и жрут.
- Да уж…
Я повернулся к китайцу. Он непонимающе смотрел на нас.
- Гуд бай, Витя, - сказал я и протянул ему руку. Китаец сжал ее своей маленькой потной ладошкой. – Достоевский ис зе грэйт рашен райтер…
- Йес, йес, - Витя разулыбался. Чтоб ему…
Мы пошатываясь пошли прочь. Надежда умерла. Похорон не будет. Мы просто столкнем ее в сточную канаву и забросаем ветками, пустыми бутылками и прочим мусором…
- Стоп! Стоп! – внезапно раздалось нам в спину. Мы невольно обернулись.
За нами семенил китаец, улыбаясь во весь рот. В руках его были зажаты несколько десятирублевых бумажек.
- Тридцатник! – радостно визжал китаец. – Ай андестэнд!
Тридцатник, мать его. Он что мне голову морочил все это время? Я махнул тяжелой рукой: не надо. Я устал. Алкоголь вряд ли излечит мою боль, рвущуюся изнутри, из поцарапанной кровоточащей души. Тридцатник… бог ты с ним с тридцатником…
Я снова махнул рукой:
- Ай донт нид. Достоевский ис зе грэйт рашен райтер…
Внезапно я ощутил прилив сил и вздернул только что опущенную руку над головой, сжимая ладонь в кулак. Китаец резко остановился, испуганно пялясь на меня. Дурачок.
- Достоевский ис зе грэйт рашен райтер! – выкрикнул я на всю улицу. – Достоевский!
И пошел прочь. Китаец так и остался стоять с расширившимися от страха глазами. Доктор с Ботаником последовали за мной. Я пнул камень, валявшийся на дороге.
- Ты чего денег не взял? – спросил меня Доктор, когда китаец скрылся из виду.
- Да ну его… - я сглотнул, в горле стоял комок, - пусть знает… пусть знает, что мы, русские, за тридцатник не продаемся… - мы прошли еще пару шагов. – А Достоевский – великий русский писатель.
- Да уж, - вздохнул Доктор, - с этим трудно поспорить…
Было плохо. Но ощущение национальной гордости не покидало меня.
***
