слепящие лучи отражались от зеленого склона горы. Покачивание коляски, перестук копыт баюкали и пьянили, а рядом со мной была Мари — она то шептала мне нежные слова, то дергала Морфид за ленты на шляпке, болтала, смеялась и украдкой бросала на меня взгляды, в которых было счастье и обещание. В Гарн-Ариру все обитатели лачуг высыпали наружу, выкрикивали приветствия, махали нам руками, а вдоль Рыночной улицы стояли вышедшие встречать нас соседи. Бока кобылки уже покрылись хлопьями пены, но вот коляска въехала в лощину, и тут все завопили от восторга, увидев, что соседки вытащили на улицу свои столы и стулья и наготовили угощения из собственных запасов — хватит накормить весь бреконский гарнизон, сказала мать, а им самим придется месяц жить впроголодь. Даже Билли Хэнди прислал два галлона пива от имени общества взаимопомощи Гарндируса, и Мо, держа бочонок высоко над головой, отнес его к нашим дверям. Появились кружки, выбили втулку, и когда подъехали остальные повозки, на улице просто повернуться было негде.
— Посмотрите-ка, — крикнул Оуэн Хоуэллс, подбегая к нам. — Это же не свадьба, а политическое собрание. — И он ткнул пальцем через плечо.
— Зефания! — ахнула Морфид.
— Да еще разговаривает со священником! — прошептала Эдвина.
— Лучше поздно, чем никогда, — отозвалась мать.
— Места для всех хватит, — рявкнул Грифф, — особенно для чартистов, но вот попа, будь моя воля, я прогнал бы в шею. Нам нужно побольше свиней и поменьше попов — у меня с души воротит от их елейных улыбок, которыми они кормят голодных детей.
— Тише, Грифф, — сказал я, заметив, что пиво уже ударило ему в голову.
— О Господи! — прошептала Мари. — Опять политика! Да неужто они не могут хоть на минуту забыть свою Хартию? — И, повернувшись, она кинулась сквозь толпу в дом. Я побежал за ней, крепко обнял и поцеловал в губы.
— Уже начались капризы? — поддразнил я ее.
— Сил моих нет, не могу я больше про нее слышать, — сдерживая рыдания, пробормотала она.
— Оставь, — сказал я. — Ну зачем сейчас заводить такие разговоры?
— Потому что даже на моей свадьбе я только о политике и слышу. Неужели нам никогда не будет от нее покоя? Ты же сам видишь, даже теперь, в такой день… Разве ты не понимаешь, Йестин?
— Я понимаю только, что люблю тебя, — ответил я.
— И я люблю тебя, милый. — Она прижалась ко мне, вся дрожа. — Но обещай мне, что теперь с этим будет покончено — со всеми этими союзами, хартиями, собраниями и шестью пунктами, которые зачем-то в кого-то вбивают. Обещай мне, что ты бросишь это, Йестин.
— И все только потому, что пришел Зефания Уильямс и заговорил со священником, Мари? Нет, тут что-то совсем другое.
— Обещай, Йестин! Никаких демонстраций, никаких собраний в горах, никаких мятежей!
— Ладно, — ответил я, целуя ее. — Мы обсудим это потом.
Странные существа женщины. Никогда не угадаешь, что у них на уме. Еще и часа не прошло после венчания, а она уже стоит передо мной бледная, стиснув кулачки, и требует, чтобы я принял бесповоротное решение.
Улыбаясь, я сказал:
— Этих «обещаю» в церкви всего час назад было столько, что с верхом хватило бы на целую вагонетку, Мари, и требовать от меня такого обещания следовало бы до того, как ты надела мое кольцо, а не после. Ты веди хозяйство. А политика — мое дело.
Она отошла к окну и стала смотреть на танцующих. Мо Дженкинс лихо отплясывал с миссис Тум-а- Беддо — она задирала юбки, показывая черные чулки, и топала так, что земля дрожала. Кружились там и Датил Дженкинс, и Гвен Льюис, и еще многие знакомые из Гарндируса, которых я давным-давно не видел. Отец разливал пиво, Джетро обносил гостей кружками, а Снелл и Эдвина раздавали угощение. Арфы стояли прямо на булыжной мостовой, ирландцы-скрипачи пиликали, не жалея смычков, раздувались юбки, взметывались пестрые платки — веселье шло вовсю. Я посмотрел на Мари. Глаза ее блестели, руки дрожали.
— Я боюсь, Йестин, — сказала она.
— Ради Бога! — крикнул я. — Неужели не нашлось другого времени для таких разговоров?
Тут распахнулась дверь, и в комнату влетела раскрасневшаяся Морфид, волосы у нее растрепались, лицо так и сияло от радости.
— Вот так так! — воскликнула она. — Все требуют новобрачных, а они, оказывается, не могли дождаться ночи. Что случилось?
— Ее расстроил Грифф Хоуэллс, — ответил я. — Завел разговор о политике: дескать, побольше бы свиней и поменьше попов, а ей это не нравится.
— И вовсе не поэтому, — сказала Мари.
— Ну и что тут такого? — осведомилась Морфид. — Мы с Гриффом Хоуэллсом чартисты, только он из крыла моральной силы, а я — из крыла физической, вот оно как. Перерезать глотку всем попам, говорю я, надеть на всех свиней мантии, дать им приходы, и страна вмиг будет спасена. Так чего здесь расстраиваться, девочка? — Она оттащила меня в сторону и звонко шлепнула Мари пониже спины. — Отправляйтесь танцевать, и поживее, а я пока займусь постелями.
Схватив Мари за руку, я увлек ее в толпу. Тогда она была еще совсем ребенком и через минуту, развеселившись, уже шутила с парнями, норовившими поцеловать ее и закружить в танце.
Свадьбу праздновали до самых сумерек. Мало-помалу соседи начали уносить свои столы и стулья, и наша лощина постепенно опустела. Было уже совсем темно, но Зефания Уильямс и его друзья, которых он привел из «Королевского дуба», все еще разговаривали с моим отцом. Повозки уехали. В лощине воцарилась тишина, и мы с Мари рука об руку ушли в горы.
— Чтобы дать им время угомониться и лечь спать, — сказал я.
— И дать им время крепко уснуть, — хихикнула Мари.
Я поцеловал ее в лунном свете и почувствовал, что весь дрожу, — я знал, о чем она думает.
По ее телу пробегал трепет. Как мне забыть этот лунный свет, когда я стоял рядом с моей женой, зная, что она томится так же, как и я?
— Наконец-то мы будем вместе, — шепнул я.
— И ни единой ниточки между нами, — сказала она и снова хихикнула.
— Без грубых шуток! — шепнул я. — Вот мы в постели узнаем, из чего ты сделана; наобещать-то ты умеешь, я знаю.
— Наобещать? — повторила она и так впилась мне в губы, что у меня кровь закипела. — Вот сам увидишь, если только доживешь до утра.
Для женщины, которая заводит такие разговоры, есть только одно место — я схватил ее за руку, и мы припустились вниз по склону в лощину, к нашему дому, чьи окна отсвечивали в голубоватых лучах, а луна, видевшая все это много раз, катилась по коньку крыши, словно круглая тыква.
Накануне нашей свадьбы печи загасили для чистки, но теперь в них всех уже трещали дрова — горновые готовили их к утренней смене. Рука об руку мы крались по лестнице в отведенную для нас комнату, а в доме было темно и очень тихо. К двери моя мать прикрепила букетик подснежников — я засушил их в книге и храню до сих пор. Вокруг была непроглядная тьма, но сквозь щель между занавесками пробивался лунный луч, и покрывало с кисточками, которое мать привезла из Кифартфы, было рассечено голубым мечом.
Когда двое встречаются в комнате ради одного и того же, как не пожалеть о любви в горах! Вся природа в горах влюблена: ветер целует влажными губами, птицы дарят свои песни, листья и ветки — свое движение. И нагота не вызывает смущения, острота познания не пугает, и не надо прятать глаза. Любовь в горах пронизана смехом, которому нет пути в комнату, где посредине — место, чтобы лежать, а на нем — место, куда положить головы, и ты раздеваешься в том углу, а я раздеваюсь в этом…
О любви в четырех стенах хорошо мечтать, но теперь, когда мы дождались этого дня, я предпочел бы горы.
Снаружи в синем мраке что-то пел горновой, а мы раздевались, Мари по одну сторону кровати, я по
