страх этот был запятнан как раз худшим из ее видов: потворством собственной добродетели.
В тот самый момент, когда Матье наклонялся, чтобы подобрать обломок розового мрамора, прожилки которого образовывали вытянутый ромб с чрезвычайно тупыми углами, заключавший в себе полное свое подобие, но меньшего размера, с крошечной царапинкой в основании и торчащим из вершины небольшим, но острым выступом, Шодерло Д Лакло писал в своем Письме 110 от Вальмона к госпоже де Мертей:
«...а я уж не знаю почему - мне теперь нравятся только необычные вещи»[27].
Подбирая камешек, Матье не знал, ни почему он совершал это движение, ни что ему предстояло обнаружить. Он не обнаружил ничего. Вот только узор, образованный минеральными прожилками, показался ему одновременно чуждым и знакомым. Ему казалось, что он знал его всегда, и, хоть он и не ведал почему, узор этот внушал ему одновременно влечение и ужас. Поэтому, не желая ни расстаться с ним, ни увидеть его снова, он спрятал обломок под одной из кровельных пластинок своей комнатушки.
Меня посетила необычная мысль. Узнаёт ли меня тигр? Видит ли он во мне личность? Приятен ли ему мой вид, мой запах?
Рыжий в свете фар
Хоть я и признал эфемерное присутствие
Иногда Матье спускался к берегам Сены, где местные жители складывали поленницы у стенок набережной. Там, в густой тени дровяных сараев, дававших приют целому народцу красных пауков с липкими нитями, поджидали клиентов шлюхи, различимые поначалу лишь по белизне задранного белья.
Когда ночные девки грубой и опытной рукой прижимали его член к своему влажному животу, чей запах подымался к нему, словно облако тумана, Матье вырывался, в ужасе содрогаясь. Но, слишком захваченный наслаждением, чтобы оставить начатое предприятие, он резко разворачивал ворчавшую для вида потаскуху, и оба они оказывались лицом к сараю с пауками.
Как-то зимним вечером он обнаружил среди девиц Бабетту - переодетого парня, чьи юбки пахли корицей, так как жил он у кондитера. Матье быстро привык к Бабетте, не внушавшей ему никакой тревоги и доставлявшей весьма бурные экстазы. И все же он невольно жалел об отсутствии в ней того, что ужасало его так сильно.
Однажды Бабетта исчезла, и Матье так и не узнал, что с ней сталось. Он погоревал, но подобного опыта не возобновил, несмотря на красивые глаза итальянских детей, приносивших кофе на дом в квартале де Бюси.
В зоопарке, разумеется, много тигров, но тот, о котором я говорю, представляет собой их всех. Он - воплощение тигра.
Его маленький глаз оттенен угольным узором, подчеркнутым странной белой полосой - резкой и, в свою очередь, проборожденной в основании черной, размытой отметиной, расщепляющейся к наклонной линии, которая соединяется с дугой верхнего века. Зрачок сужен, у оранжевой радужки тот же оттенок, что и у лба, и у шершавого бархата носа с горбинкой. И вокруг лика расходятся изогнутые линии, концентрические, словно на воде, словно вокруг лица, проступающего под водой, лица, поглощенного водами, и линии, возникая, дрожат, как вибрации гонга.
В ореоле тумана и комаров, медленными саженками
Уже не раз Дени весьма слепо преисполнялся веры в то, что способен избежать жертвоприношения, мчась вслепую по лабиринту храма, где со всех сторон его подстерегают. Возможно, он смог бы перестать заблуждаться, если бы чуть внимательнее прислушался к этим утробным спазмам, этим волнениям в своем чреве, которые охватывали его, едва он оказывался поблизости от тигра - к симптомам, бывшим лишь предчувствием ужаса.
Королева была причесана «под королеву» по определению Леонара[29] , в ее напудренных волосах вилась тесьма с жемчугами, опалами и гематитами и покачивались перья серого страуса. Она была одета в муаровый казакин цвета горлицы, с серебряным сутажом, отделанный тесьмой с опалами. В тот день из украшений она предпочла браслеты и сотуары с жемчугами.
Королева маленькими кусочками ела запеченную рейнскую форель. Время от времени она отпивала глоток воды со льдом.
Тряпье народа, присутствующего на большой трапезе, курилось паром, так как намокло под дождем, лившим за окнами, а в зале было жарко.
Матье смотрел, как ест королева. Он улавливал шум королевских зубов, жесткий механический шум, который, смешиваясь со стуком дождя по стеклам, все нарастал и нарастал, вздымаясь до самых сводов, чтобы наконец заполнить собой Матье подобно вою урагана. Никакой другой звук не мог заглушить эти грозные челюстные ритмы, рокотавшие и скрежетавшие с мощью жерновов, грохотавшие подобно буре. Ему также казалось, что королева стала еще выше ростом, поскольку всякий раз, как он ее видел, она словно бы вырастала в его глазах. И вот она уже касалась прической люстр, а все, кто ее окружал, смотрелись карликами. В такие дни Матье не мог оторвать взгляда от этой пудреной головы, от этих искрящихся минеральных глаз, блеском пронзавших его насквозь, словно копье.
Он с трудом пришел в себя, ощутив, что сосед касается его локтя.
Матье столь же одинок, как и я. Одинок и нелюдим. Если я не испытываю ни малейшего желания, ни малейшей потребности довериться кому бы то ни было, если мне не ведом достойный отклика порыв, причина в том, что мне слишком хорошо знакома та прозрачная, как хрусталь, стена, за которой жестикулируют друзья, и слишком хорошо мне знакомы диалоги глухих. В те редкие разы, когда я предпринимал попытки к общению, я замечал, что меня как будто воспринимают с недоверием и, быть может, даже с отвращением. Никто не нашел нужных слов а я способен на это еще меньше, чем кто-либо другой, поскольку, будучи уязвимым, боюсь дать против себя какое-нибудь грозное оружие.
Поэтому Матье будет похож на меня, отвергнутый, отвергнутый, отвергнутый, как водоросль, выброшенная на берег морем. И значит, вот человек, сведенный к самому себе, абстрагированный от социума, несмотря на то, что делает ему кое-какие видимые уступки. Анахронизм, если таковой имеется.
