На это ему нечего ответить. Он обхватывает руками колени и смотрит на огонь в камине.
– Считаешь, что я зря трачу время, – нападаю я на его безупречный профиль. – Думаешь, Сэмми уже нет в живых.
– Как я могу это знать, Кэсси?
– Я не говорю, что ты знаешь, я говорю, что ты так думаешь.
– Какая разница, что я думаю?
– Никакой, поэтому заткнись.
– Я ничего и не говорил. Это ты сказала…
– Просто ничего не говори!
– Я и не говорю.
– Только что сказал.
– Больше не буду.
– Но ты не молчишь. Ты говоришь, что больше не будешь, и продолжаешь говорить.
Эван открывает рот, чтобы что-то сказать, потом закрывает так плотно, что я слышу, как клацнули зубы.
– Я проголодалась.
– Сейчас принесу что-нибудь.
– Я что, просила об этом?
Хочется врезать ему прямо по идеально очерченным губам. Откуда такое желание? Почему именно сейчас я так разозлилась?
– Я прекрасно могу о себе позаботиться. В этом все дело, Эван. Я здесь не для того, чтобы вернуть смысл твоей жизни. Ты сам должен решить, для чего живешь.
– Я хочу помочь, – говорит Эван, и я впервые вижу злость в его щенячьих глазах. – Почему спасение Сэмми не может быть и моей целью тоже?
Этот вопрос преследует меня по пути на кухню. Он, как облако, висит у меня над головой, пока я накладываю консервированную оленину на плоскую лепешку, которую Эван, наверное, как истинный скаут в ранге орла, испек на плите во дворе. Этот вопрос преследует меня на обратном пути в большую комнату. Там я плюхаюсь на диван прямо за спиной Эвана. Так и подмывает пнуть между этих широких плеч. На столике рядом с диваном лежит «Отчаянная жажда любви». Я бы книжку с такой обложкой назвала «Мой возбуждающий накачанный пресс».
Вот оно! Вот в чем моя проблема. До Прибытия парень, такой как Эван Уокер, никогда бы не посмотрел в мою сторону дважды и уж точно не стал бы охотиться, чтобы меня накормить, и мыть мне голову. Он никогда бы не обнял меня за шею, как этот прилизанный красавчик на обложке – пресс напрягся, грудь вздымается. Не стал бы заглядывать в глаза или поднимать мой подбородок, чтобы приблизить губы к своим. Я была девочкой заднего плана, просто подружка или даже хуже – подружка просто подружки, «та, которая сидит с ней на геометрии, только не вспомню, как зовут». Лучше бы уж в том сугробе меня нашел какой-нибудь престарелый коллекционер фигурок из «Звездных войн».
– Что? – спрашиваю я затылок Эвана. – Теперь решил лечить меня молчанием?
Плечи у него вздрагивают. Знаете эту беззвучную усмешку, которую обычно сопровождают покачиванием головы: девчонки такие глупые.
– Наверное, мне следовало спросить, – говорит он. – Я и не предполагал…
– Что?
Он поворачивается кругом. Я на диване, он на полу, смотрит мне в глаза.
– Что пойду с тобой.
– Что? Мы даже не говорили об этом! И зачем тебе идти со мной, Эван? Тем более что ты считаешь его мертвым?
– Просто не хочу, чтобы умерла и ты, Кэсси.
Ну, вот и все – я бросаю в него оленину.
Тарелка чиркает его по щеке, он встает и оказывается рядом, я даже глазом не успеваю моргнуть. Эван наклоняется ко мне и крепко, так, чтобы я не могла вырваться, берет за плечи. В его глазах блестят слезы.
– Ты не одна такая, – говорит он сквозь зубы. – Моя двенадцатилетняя сестра умерла у меня на руках. Она захлебнулась собственной кровью. А я ничего не мог сделать. Меня тошнит, когда ты ведешь себя так, будто самые страшные несчастья в истории человечества свалились именно на тебя. Не ты одна потеряла все… Не ты одна думаешь: надо что-нибудь сделать, чтобы все это дерьмо обрело смысл. У тебя есть обещание, которое ты дала Сэмми, у меня есть ты.
Эван замолкает. Он понимает, что зашел слишком далеко.
– Я тебе не принадлежу, Эван.
– Ты знаешь, о чем я. – Он пристально смотрит мне в глаза, и я с трудом выдерживаю его взгляд. – Я не могу остановить тебя, хотя следовало бы. Но и одну тебя отпустить не могу.
– В одиночку лучше. Ты знаешь, что это так. Ты еще жив, потому что ты один! – говорю я и тычу пальцем ему в грудь.
Эван отстраняется, а я подавляю инстинктивное желание потянуться к нему. Отчего-то хочется, чтобы он оставался рядом.
– Но ты жива по другой причине, – огрызается Эван. – Без меня ты и двух минут не протянешь.
Я взрываюсь. Просто не могу сдержаться. Это самые неподходящие слова, сказанные в самое неподходящее время.
– Пошел ты! – ору я. – Ты мне не нужен. Мне никто не нужен! Ладно, наверное, ты подходящий парень, когда надо помыть голову, подуть на болячку или испечь пирожок!
Со второй попытки я встаю на ноги. Тот самый момент, когда надо с гордым видом промаршировать из комнаты, пока парень стоит, скрестив руки на груди, и дуется. Преодолев половину лестницы, я останавливаюсь и говорю себе: это чтобы отдышаться, а не для того, чтобы он меня догнал. Но Эван все равно за мной не идет. Я поднимаюсь до конца лестницы и ухожу в свою комнату.
То есть это не моя комната, это комната Вэл. У меня больше нет комнаты и, вероятнее всего, никогда не будет.
«Эй, хватит уже себя оплакивать. Мир не вертится вокруг тебя. И к черту чувство вины. Не ты заставила Сэмми сесть в тот автобус. И скорбеть не нужно больше. Эван оплакивает свою сестру, но этим не вернет ее обратно».
«У меня есть ты».
Что ж, Эван, правда в том, что нет никакой разницы, двое нас или две сотни. У нас нет шансов. Против иных – нет. Я набираюсь сил… для чего? Если уж погибнуть, то погибнуть сильной? А какая разница?
Я со злостью сбрасываю мишку с его насеста на кровати.
«На что уставился?»
Он заваливается на бок, одна лапа поднята, как будто хочет задать вопрос на уроке.
У меня за спиной скрипят ржавые дверные петли.
– Проваливай, – говорю я, но не оборачиваюсь.
Еще один скрип, потом тишина.
– Эван, ты за дверью стоишь?
Пауза.
– Да.
– А ты вуайерист, знаешь об этом?
Если он и ответил, я не услышала. Мне зябко в этой маленькой комнате, я растираю плечи руками, колено болит просто жутко, но я закусываю губу и упорно не сдаю позиции – стою спиной к двери.
– Ты еще там? – спрашиваю, когда тишина становится невыносимой.
– Если уйдешь без меня, я просто пойду за тобой. Ты не можешь мне помешать, Кэсси. Как ты меня остановишь?
Слезы наворачиваются на глаза, остается только беспомощно пожать плечами.
– Думаю, застрелю.
– Как того солдата с распятием?
Вопрос, как пуля, вонзается мне между лопаток. Я резко поворачиваюсь и распахиваю дверь:
– Откуда ты про него знаешь? – Дураку понятно откуда. – Читал мой дневник.
– Я не думал, что ты выживешь.
– Извини, разочаровала.
– Я, наверное, хотел узнать, что случилось…
– Тебе повезло, что я оставила пистолет внизу, иначе бы прямо сейчас пристрелила. Хоть представляешь, как мерзко я себя чувствую оттого, что ты совал нос в мой дневник? Много прочитал?
Эван опускает глаза, щеки у него розовеют.
– Ты все прочитал, да?
Я просто не знаю, куда себя девать. Мне стыдно, меня как будто изнасиловали, это даже хуже, чем проснуться в кровати Вэл и сообразить, что Эван видел меня в чем мать родила. Ладно бы таращился только на голое тело, он заглядывал мне в душу.
Я бью ему под дых. Никакой реакции, будто в бетонную стену ударила.
– Ты все врешь! – кричу я. – Ты сидел тут, вот! Просто сидел, пока я врала про Бена Пэриша. Знал, что я вру, но сидел и слушал!
Эван засовывает руки в карманы и смотрит себе под ноги. Он как мальчишка, которого отчитывают за разбитую мамину вазу.
– Я не думал, что это так важно.
– Ты не думал?
Я ничего не понимаю. Кто этот парень? Меня вдруг бросает в дрожь. Что-то с ним не так. Может, это из-за того, что он потерял всех родственников и свою подружку, или невесту, или кем она ему приходилась? Он несколько месяцев жил в полном одиночестве и внушал себе, будто полное бездействие и есть реальное действие. Возможно, он окуклился на этой ферме в Огайо, чтобы не соприкасаться с дерьмом, которое разлили по всей земле иные, а возможно, он чудак и был чудаком до Прибытия. Как бы то ни было, что-то с Эваном Уокером определенно не так. Он слишком спокоен, слишком рационален, слишком холоден для нормального
