На краю леса я останавливаюсь. Двадцатифутовый спуск ведет к уходящим на юг полосам автострады. На дороге жуткий беспорядок: груды одежды, разодранные мешки с мусором, выгоревшие остовы трейлеров, которые везли все, от молока до бензина. И везде машины – и разрозненные группки покореженных, и здоровенная автоколонна, этакая змея, растянувшаяся на мили. Утреннее солнце сверкает повсюду на осколках стекла.
Тел здесь нет. Машины стоят со времен Первой волны, их уже очень давно покинули хозяева.
В Первую волну, на десятый день после Прибытия, когда ровно в одиннадцать часов мощный электромагнитный импульс разорвал атмосферу Земли, погибло не так много людей. По прикидкам папы, около полумиллиона. Согласна, полмиллиона – много, но, в сущности, это мелочь. Во Вторую мировую войну погибло в сто раз больше.
И у нас было время подготовиться, только мы не знали, к чему именно надо готовиться. С того момента, когда спутник начал фотографировать корабль-носитель на фоне Марса, до Первой волны прошло десять дней. Десять дней хаоса. Военное положение, заседания ООН, парады, вечеринки на крышах, бесконечные интернет-чаты, и по всем медиа двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю репортажи о Прибытии. Обращение президента к нации, после которого он удалился в свой бункер. Закрытая для прессы чрезвычайная сессия Совета Безопасности.
Многие покинули насиженные места. Как наши соседи Маевски. На шестой день они взяли все свои пожитки, что поместились в трейлер, и отправились в дорогу заодно с массами беженцев, которым почему-то казалось, что в любом другом месте безопаснее, чем дома. Тысячи людей ушли в горы, пустыни, болота. Ну, вы знаете: хорошо там, где нас нет.
Для Маевски «там, где хорошо» был Диснейленд. И не только для них. За эти десять дней до электромагнитного импульса Диснейленд побил все рекорды посещаемости.
Папа спросил мистера Маевски:
– А почему Диснейленд?
И мистер Маевски ответил:
– Ну… дети ни разу там не были.
Его дети уже учились в вузах.
Кэтрин Маевски, на два года старше меня, накануне вернулась из университета Бэйлора.
– А вы куда поедете? – спросила она.
– Никуда, – ответила я.
Я действительно не хотела уезжать. Я все еще пребывала в стадии отрицания, внушала себе: это безумие с инопланетянами скоро закончится. Однако понятия не имела, что для этого должно произойти, – возможно, подписание какого-нибудь мирного межгалактического договора. Или, думала я, они высадятся на Землю, возьмут пару образцов почвы и отправятся восвояси. Или они просто прибыли к нам отдохнуть, как Маевски в Диснейленд.
– Лучше бы вам уехать отсюда, – сказала Кэтрин. – Большие города будут их первой целью.
– Может, ты и права, – сказала я. – Им и в голову не придет стереть с лица земли Волшебное Королевство.
– Как бы ты предпочла умереть? – без обиняков спросила Кэтрин. – Прячась под кроватью или катаясь на «Бигтандере»?
Хороший вопрос.
Папа сказал, что мир разделился на два лагеря: на тех, кто бежит, и тех, кто остается. Убегающие отправились в горы, в частности на гору «Бигтандера». Оставшиеся заколачивали окна в своих домах, запасались консервами и оружием и круглыми сутками держали телевизоры включенными на канале Сиэнэн.
За эти последние десять дней незваные гости не прислали нам ни одной весточки. Не подали ни единого знака. – Они не приземлялись на Южной лужайке[1]; головастые чудики в серебристых комбинезонах не требовали сопроводить их к нашему лидеру. Не было блестящих вращающихся громкоговорителей, изрыгающих универсальный язык музыки.
А когда мы послали пришельцам сообщение, что-то вроде: «Привет, добро пожаловать на Землю; надеемся, вам тут понравится; пожалуйста, не убивайте нас», ответа тоже не последовало.
Никто не знал, что делать. Мы надеялись, что знает правительство. У правительства есть планы на все случаи жизни. Наверное, имеется план и на случай, если заявятся инопланетяне, как тот придурковатый родственник, о котором никто в семье не любит упоминать.
Кто-то решил остаться. Кто-то решил бежать. Кто-то женился, кто-то разводился. Кто-то кончал жизнь самоубийством. Какие-то люди бессмысленно, словно зомби, бродили по городу, не в силах осознать масштаб происходящего.
Теперь в это трудно поверить, но наша семья, как и большинство других, жила своей обычной жизнью, словно вокруг нас не разыгрывалась самая великая драма в истории человечества. Мама и папа ходили на работу, Сэмми в детский сад, а я в школу и на тренировки по соккеру. Это было так обыденно и так ненормально. К концу Первого дня все старше двух лет успели тысячу раз увидеть корабль-носитель. Его неповоротливая серо-зеленая туша размером с Манхэттен вращалась над Землей на высоте двести пятьдесят миль. В НАСА объявили, что планируют расконсервировать шаттлы и попробуют выйти на контакт с пришельцами.
«Что ж, это хорошо, – думали мы. – А то их молчание просто оглушает. Как-то невежливо даже. Ведь не для того они пролетели триллионы миль, чтобы поглазеть на нас».
На Третий день я пошла на свидание с парнем по имени Митчелл Фелпс. Ну, вообще-то, пошла – в этом случае значит вышла из дома. Из-за комендантского часа свидание состоялось у нас на заднем дворе. По пути Митчелл заскочил в «Старбакс». Мы сидели, пили кофе и притворялись, будто не замечаем, как папа ходит туда- сюда по гостиной. Митчелл приехал в город за несколько дней до Прибытия. На уроке мировой литературы он сел у меня за спиной, а я совершила ошибку, одолжив ему фломастер. Потом он пригласил меня на свидание, ведь считается, что если девочка одалживает тебе фломастер, то ты в ее вкусе. Не знаю, почему я согласилась встретиться с Митчеллом. Он не был особо симпатичным и интересным тоже не был, если не считать ауру новенького, и уж определенно он не был Беном Пэришем. Никто не был таким, как Бен Пэриш, кроме самого Бена Пэриша, вот в чем проблема.
На Третий день одни люди постоянно говорили об иных, другие не говорили о пришельцах вообще. Я попала во вторую категорию.
Митчелл поднял эту тему первым.
– А что, если они – это мы? – спросил он.
Времени после Прибытия прошло всего ничего, а все психи-конспирологи как с цепи сорвались. Стремительно разлетались слухи о секретных проектах правительства, якобы кризис с инопланетянами был изобретен специально, чтобы лишить нас гражданских прав и свобод. Я подумала, что Митчелл клонит именно в эту сторону, и застонала.
– Ты чего? – спросил он. – Я не имел в виду конкретно нас с тобой. Я хотел сказать, вдруг они – это мы из будущего?
– Как в «Терминаторе»? – Я закатила глаза. – Явились, чтобы остановить восстание машин? Или, может, они и есть машины? Думаешь, это сам Скайнет?
– Нет, не думаю, – ответил Митчелл так, будто я говорила всерьез. – Это парадокс убитого дедушки.
Сказано это было так, будто я не могла не знать о парадоксе убитого дедушки. Так, будто не знать о парадоксе убитого дедушки может только законченный тупица. Ненавижу, когда так делают.
– Что еще за дедушка?
– Они… то есть мы… не могут вернуться в прошлое и что-то там изменить. Если ты отправишься в прошлое и убьешь деда до своего рождения, то уже не сможешь попасть обратно в будущее.
– Зачем убивать собственного деда?
Я вертела соломинкой в пластиковом стакане с фруктовым фрапучино специально, чтобы получить этот уникальный звук – писк соломинки в пластиковой крышке.
– Суть в том, что это может изменить историю, – сказал Митчелл так, будто это я завела беседу о путешествиях во времени.
– Нам обязательно об этом говорить?
– А о чем еще? – искренне удивился Митчелл, и его брови поползли вверх.
У Митчелла были очень густые брови. Это первое, на что я обратила внимание, когда его увидела. А еще он грыз ногти. Это второе, на что я обратила внимание. Ногти многое могут рассказать о человеке.
Я достала сотовый и отправила Элизабет эсэмэску: «Спаси».
– Тебе страшно? – спросил Митчелл.
Он пытался развлечь меня или как-то приободрить. И очень внимательно смотрел мне в лицо.
Я отрицательно покачала головой:
– Просто скучно.
Это была ложь. Конечно, мне было страшно. Я понимала, что дурно веду себя с Митчеллом, но ничего не могла поделать. По какой-то причине, не знаю по какой, я злилась на него. Может быть, на самом деле я злилась на себя – из-за того, что согласилась на свидание с парнем, который мне совсем не интересен. Или из-за того, что он не тот, с кем я хотела бы встречаться. Нет никакой вины Митчелла в том, что он не Бен Пэриш. И тем не менее.
«Спасти от чего?»
– Мне все равно, о чем разговаривать, – сказал Митчелл.
Он уставился на клумбу с розами, размешивая осадок в кофе; его коленка при этом так прыгала под столом, что мой стаканчик затрясся.
«Митчелл».
Я не думала, что надо набирать еще какой-то текст.
– Кому ты пишешь эсэмэски?
«Говорила, не встречайся с ним».
– Вы не знакомы.
«Поздно».
– Можем пойти куда-нибудь, – предложил Митчелл. – Хочешь в кино?
– Сейчас комендантский час, – напомнила я ему.
В комендантский час никому не разрешалось появляться на улице, за исключением военных и «скорой помощи».
«Лол. Чтобы Бен ревновал».
– Ты злишься или что?
– Нет, я же сказала, просто скучно.
