Мы сидим за половиной бетонной стены в паркинге: Рингер и Кекс заняли позиции на флангах и наблюдают за улицей; Дамбо сидит с одной стороны от меня, Кремень с другой, а между ними, уткнувшись лбом мне в грудь, – Чашка.
– Резник – гад, – в третий раз повторяю я Кремню. – «Приют» – лагерь гадов. Они использовали нас, чтобы…
– Заткнись, Зомби! Ты спятил, это бред параноика! – Широкая физиономия Кремня наливается кровью и становится похожа на свеклу, его сросшиеся брови прыгают вверх-вниз. – Вы убили нашего инструктора! А инструктор пытался убить нас! На задании по уничтожению гадов! Вы, ребята, делайте, что хотите, но с меня хватит. Я в этом не участвую.
Кремень встает на ноги и грозит мне кулаком:
– Я возвращаюсь к месту встречи и жду эвакуации. Это все… – Он пытается подобрать подходящее определение и выбирает «дерьмо собачье».
– Кремень, – говорю я негромко и спокойно, – отставить.
– Вот это да! Ты превратился в Дороти. Дамбо, Кекс, вы что, ему поверили? Вы не можете на это купиться!
Я достаю из кармана серебристый планшет, открываю крышку и демонстрирую его Кремню:
– Видишь зеленую точку? Это ты.
Прокручиваю картинку до его номера и выделяю прикосновением пальца. Зеленая кнопка начинает мигать.
– Знаешь, что будет, если нажать на эту кнопку?
Это одно из тех мгновений, которое не отменишь и которое до конца жизни не даст спокойно уснуть.
Кремень прыгает вперед и выхватывает у меня планшет. – Из-за лежащей у меня на коленях Чашки двигаюсь замедленно, поэтому, прежде чем Кремень нажимает на кнопку, успеваю только крикнуть: «Нет!»
Голова Кремня резко откидывается назад, как будто он получил сильный удар в лоб. У него отвисает челюсть, а глаза закатываются к потолку.
И в следующую секунду он падает, как марионетка, у которой перерезали сразу все нитки.
Чашка кричит, Рингер забирает ее у меня, а я опускаюсь на колени рядом с Кремнем. Проверяю пульс, хотя делать это совсем не обязательно. Чтобы убедиться в смерти Кремня, достаточно посмотреть на дисплей планшета. На месте зеленой точки теперь светится красная.
– Рингер, кажется, ты была права, – говорю я через плечо и забираю планшет из безжизненной руки Кремня.
Моя рука трясется. От паники. От растерянности. Но больше всего от злости на Кремня. Я еле сдерживаюсь, чтобы не двинуть кулаком в его щекастую физиономию.
– Что теперь будем делать, сержант? – спрашивает у меня за спиной Дамбо; он тоже в шоке.
– Сейчас ты вырежешь имплантаты у Кекса и Чашки.
– Я? – переспрашивает Дамбо, и его голос поднимается на октаву.
Мой, наоборот, на одну опускается:
– Ты же у нас санитар? Рингер вырежет твой.
– Хорошо, но потом-то что будем делать? Мы не можем вернуться. Куда нам теперь идти?
Рингер смотрит мне в глаза. Я уже немного научился читать по ее лицу. Уголки рта чуть опущены, значит, она напряглась, как будто уже знает, что я собираюсь сказать. А что? Может, и знает.
– Вы не вернетесь в лагерь, Дамбо.
– Ты хотел сказать, мы не вернемся, – поправляет меня Рингер. – Мы, Зомби.
Я встаю, кажется, целую вечность и подхожу к Рингер. Ветер откинул ее волосы на одну сторону, и они развеваются, как черный флаг.
– Один из наших остался в лагере, – говорю я.
Рингер резко вскидывает голову, и челка очень красиво взлетает у нее над бровями.
– Наггетс? Зомби, ты не можешь пойти за ним. Это самоубийство.
– Я не могу его оставить, – пытаюсь объяснить я, а сам даже не знаю, с чего начать. – Я обещал…
Как высказать это словами? Невозможно. С таким же успехом можно искать точку, в которой начинается круг.
Или первое звено в серебряной цепочке.
– Я уже убегал, – говорю наконец. – И больше этого делать не стану.
63
Снег. Белые точки кружат и падают на землю.
Река. Черный поток, несущий запахи человеческих испражнений и останков, скользит под низкими облаками, а за ними скрыт зеленоватый глаз корабля- носителя.
И восемнадцатилетний школьный футболист в солдатской форме, с мощной самозарядной винтовкой, которую ему выдал тот, кто прибыл на корабле-носителе. Школьный футболист в форме солдата сидит, прислонившись к памятнику настоящему солдату, который воевал и погиб с чистым разумом и чистым сердцем. Враг не смог залезть в голову этого солдата, он не подменил в его сознании добро на зло, не использовал веру человека, чтобы превратить его в оружие против человеческого рода.
Парень возле памятника не вернулся, когда ему следовало вернуться, и теперь он возвращается, когда возвращаться не следует. Потому что главное – выполнить данное обещание. Сейчас нет ничего главнее этого.
Его зовут Зомби, и, если он нарушит свое обещание, война будет закончена. Не большая война, а та, которая имеет значение, та, которая идет в его сердце.
Она идет в парке у реки, над которым кружит снег.
Я чувствую приближение вертолета раньше, чем его слышу. Меняется давление, я ощущаю это оголенными участками кожи. Потом ритмичные удары лопастей; я встаю и зажимаю ладонью пулевое ранение в боку.
– Куда стрелять? – спросила Рингер.
– Не знаю, только не в ногу и не в руку.
– Выстрели ему в бок с близкого расстояния, – посоветовал Дамбо, который успел хорошо познакомиться с человеческой анатомией в ангаре по обработке и уборке. – И вот под таким углом, а то кишки продырявишь.
– А что будем делать, если я все-таки продырявлю тебе кишки? – спросила Рингер.
– Похороните, потому что я сдохну.
Улыбка? Нет. Опять неудачно.
А потом, когда Дамбо осмотрел мою рану, она спросила:
– Сколько тебя ждать?
– День, не больше.
– Один день?
– Ладно, два. Если мы не вернемся через сорок восемь часов, значит, уже не вернемся.
Рингер не стала спорить, просто сказала:
– Не вернетесь через сорок восемь часов, я пойду за вами.
– Глупый ход, гроссмейстер.
– Это не шахматы.
По периметру парка растут деревья. Над голыми ветками появляется черная тень. Роторы стучат, как огромное сердце. Я хромаю к открытому люку, холодный ветер давит на плечи.
Ныряю в трюм. Пилот оборачивается и спрашивает:
– Где твоя группа?
Падаю на пустое сиденье.
– Уходим! Уходим!
Пилот снова:
– Солдат, где твоя группа?
Моя группа отвечает из-за деревьев шквальным огнем. Пули стучат по бронированному корпусу «Блэк хоука», а я кричу во всю глотку:
– Уходим, уходим, уходим!
От крика мышцы живота напрягаются, и каждое слово стоит мне хорошей порции крови.
Пилот набирает высоту, а потом резко накреняется на левый бок. Я закрываю глаза.
«Уходи, Рингер, уходи».
«Блэк хоук» с бреющего полета обстреливает деревья. Пилот кричит что-то второму пилоту. Вертолет зависает над деревьями, но Рингер с ребятами уже ушли по тропинке вдоль темной реки. Мы делаем еще три круга над деревьями, и в результате от них остаются только расщепленные пулеметными очередями пеньки. Пилот оглядывается в трюм, видит, что я с окровавленным боком распластался на двух сиденьях, и только тогда набирает высоту и скорость. Вертолет взмывает к облакам, парк исчезает в белой мгле снегопада.
Я теряю сознание. Слишком большая кровопотеря. Вижу лицо Рингер, и, черт возьми, она не просто улыбается, она смеется. Это хорошо. Я все-таки сумел ее рассмешить.
А еще я вижу Наггетса, малыш точно не смеется.
«Не обещай, не обещай, не обещай! Ничего никогда-никогда не обещай!»
«Я приду. Я обещаю».
64
Прихожу в себя там, где все началось, – на койке в госпитале. Мне наложили повязку и обкололи болеутоляющими. Круг замкнулся.
Требуется несколько минут, чтобы понять: я тут не один. – Кто-то сидит на стуле за капельницей. Поворачиваю голову и первое, что вижу, – черные, начищенные до зеркального блеска ботинки. Безупречно отглаженная накрахмаленная форма. Лицо словно высечено из камня, голубые глаза просвечивают до самых потрохов.
