– Думаешь, мне такое сообщат? Я только надеюсь, что не придется опять лезть в бункер.
Все в госпитале ненавидят учения по воздушной тревоге. Меньше чем за три минуты переместить в подземный комплекс несколько сот пациентов – это кошмар, а не учения.
– Но это лучше, чем оставаться наверху и ждать, когда инопланетяне испепелят нас своим лучом смерти.
Не знаю, может, это идет от головы, но как только Кистнер остановил кровотечение, сразу вернулась боль. Тупая боль в том месте, куда меня ранила Рингер, пульсирует синхронно с сердцем. Я жду, когда прояснится в голове, и рассуждаю, не изменить ли план. Эвакуация в подземный комплекс все упростит. После фиаско с Наггетсом во время его первой воздушной тревоги командование решило собрать всех малышей в детское убежище, которое находится в центре комплекса. Вытащить Наггетса оттуда будет куда легче, чем выискивать его по всем казармам.
Только я не знаю, когда это случится, если это вообще случится. Лучше придерживаться первоначального плана. Тик-так.
Закрываю глаза и стараюсь во всех подробностях представить побег из лагеря. Я делал нечто подобное раньше, когда еще была школа, футбольные матчи по пятницам и толпы болельщиков на трибунах. Тогда мне казалось, что в мире нет ничего важнее победы в чемпионате школьного округа. Визуализирую свой маршрут; вижу, как мяч по дуге летит к прожекторам; защитник держится рядом; главное – не сбавляя шаг повернуть голову и поднять руки. Представить надо не только удачную комбинацию, но и проигрышную: как корректировать маршрут, как дать знак квотербеку, чтобы он спас даун.
Есть тысяча вариантов неудачного развития событий и только один – удачного. Не продумывай заранее всю комбинацию, или две, или три комбинации. Думай об этой, думай о конкретном шаге в данный момент. Делай один правильный шаг и лишь потом следующий.
Мой добрый приятель Кистнер обтирает кого-то влажной губкой через две койки от меня.
– Эй, Кистнер! – зову я его. – Эй, слышишь?
– Чего тебе? – отзывается Кистнер.
Голос недовольный; этот парень не любит, когда его отвлекают от работы.
– Мне надо в сортир.
– Тебе нельзя вставать. Швы могут разойтись.
– Да брось ты, чувак. Вон же туалет, совсем рядом.
– Приказ доктора. Я тебе судно принесу.
Наблюдаю за тем, как он пробирается между койками к подсобке. Меня немного беспокоит, что лекарства еще не выветрились из организма. Вдруг я не смогу встать на ноги?
«Тик-так, Зомби. Тик-так».
Я откидываю одеяло и свешиваю ноги с койки. Это самая трудная часть. Меня забинтовали от груди до пояса. Когда отталкиваюсь от края койки и сажусь, мышцы, разорванные пулей Рингер, напрягаются, и остается только стиснуть зубы.
«Я тебя порезал. Ты в меня выстрелила. Все честно».
«Ну да, и так по нарастающей. Следующий ход за тобой. – Что сделаешь? Сунешь ручную гранату мне в трусы?»
Да уж, картинка во всех смыслах волнующая.
Лекарства еще действуют, но, когда сажусь, в глазах от боли темнеет. Приходится минуту сидеть и ждать, пока пройдет обморочность.
Пункт первый: туалет.
«Не спеши. Иди медленно. Мелкими шажками».
Чувствую, что пижама распахнулась на спине; теперь мой зад засветился на всю палату.
До санузла футов двадцать. По ощущениям – двадцать миль. Если он закрыт или занят, мне крышка.
Не закрыт и не занят. Я затворяю за собой дверь. Раковина, унитаз и душевая кабинка. Шнур со шторкой привинчен к стенам. Поднимаю крышку бачка. Короткая металлическая ручка слива тупая с двух сторон. Держатель туалетной бумаги пластиковый. Здесь оружие искать бесполезно. Но я не собираюсь отступать.
«Давай, Кистнер».
Отрывистый стук в дверь, а потом его голос:
– Эй, ты там?
– Я же говорил, мне надо! – кричу в ответ.
– А я говорил, что принесу тебе судно!
– Не мог больше терпеть!
Дергает дверную ручку.
– Открой дверь!
– Лучше я один! – ору я.
– Я вызываю охрану!
– Хорошо! Хорошо! Как будто я куда-то денусь!
Считаю до десяти, отодвигаю задвижку, возвращаюсь к унитазу, сажусь. Дверь приоткрывается, в щель вижу худое лицо Кистнера.
– Доволен? – ворчу я. – А теперь, пожалуйста, закрой дверь.
Кистнер долго смотрит на меня и дергает свою рубаху.
– Я буду здесь, – обещает он.
– Хорошо, – говорю я.
Дверь закрывается. Теперь, не торопясь, шесть раз до десяти. Минута.
– Эй, Кистнер!
– Чего?
– Мне нужна твоя помощь.
– Поконкретнее.
– Не могу встать со стульчака! Наверное, шов разошелся, чтоб его…
Дверь распахивается. Лицо Кистнера пылает от гнева.
– Я тебе говорил.
Он становится напротив и протягивает руки:
– Давай, хватайся.
– Не мог бы ты сначала закрыть дверь? Я стесняюсь.
Кистнер закрывает дверь. Я беру Кистнера за запястья.
– Готов? – спрашивает он.
– Всегда готов.
Пункт третий: водные процедуры.
Кистнер тянет на себя, я выдвигаю вперед ноги и бью плечом в его чахлую грудь. Кистнер отлетает к стене. Я разворачиваю его, сам становлюсь у него за спиной и заламываю ему руку. В результате Кистнер опускается на колени прямо перед унитазом. Я хватаю его за волосы и окунаю лицом в воду. Кистнер, оказывается, сильнее, чем выглядит. Или это я слабее, чем мне казалось. Проходит вечность, прежде чем он вырубается.
Я отпускаю Кистнера и делаю шаг назад. Он медленно заваливается на пол. Обувь, штаны. Сажаю Кистнера вертикально, чтобы стянуть рубашку. Она мне будет мала, штаны слишком длинные, ботинки слишком тесные. Срываю с себя пижаму и бросаю в душевую кабинку. Переодеваюсь в форму Кистнера. С ботинками приходится повозиться. Слишком малы. Пока я их натягиваю, дикая боль пронзает бок. Я вижу на бинтах пятно крови. Не хватало, чтобы кровь проступила на рубашке.
«Тысяча путей. Сосредоточься на одном».
Затаскиваю Кистнера в душевую кабинку и задергиваю шторку. Сколько он пробудет без сознания? Не важно. Продолжай движение. Не думай наперед.
Пункт второй: имплантат.
У двери останавливаюсь. Вдруг кто-нибудь видел, как Кистнер заходил в туалет? А теперь увидит, как выйду я в его одежде?
«Тогда тебе конец. Но не стоит умирать просто так. Умри в борьбе».
До операционного блока дорога длиной с футбольное поле. Надо пройти мимо коек, мимо снующих по палате санитаров, медсестер и докторов. Иду к операционной со всей возможной скоростью, рана сбивает с шага, но это не имеет значения. Я знаю, что Вош держит меня под наблюдением; скоро ему станет интересно, почему я не возвращаюсь на свою койку.
Прохожу через дверь-вертушку и оказываюсь в предоперационной. Доктор с усталым лицом намыливает до локтя руки. Наверное, это хирург. Когда я вхожу, он вздрагивает и недовольно спрашивает:
– Что ты здесь делаешь?
– У нас кончились перчатки.
Хирург кивает в сторону шкафов у противоположной стены.
– Ты хромаешь, – замечает он. – Поранился?
– Потянул мышцу, пока тащил одного толстяка до туалета.
Доктор смывает зеленое мыло с рук.
– Надо было дать ему судно.
Коробка с перчатками из латекса, хирургические маски, антисептические тампоны, рулоны липкой ленты. Черт, ну где же, где же?
Затылком чувствую его дыхание.
– Коробка с перчатками прямо перед тобой, – говорит доктор и удивленно смотрит на меня.
– Извините, – говорю я. – Мало спал в последнее время.
– Нашел кому жаловаться!
Доктор смеется и пихает локтем прямо в раненый бок. У меня все плывет перед глазами. Стискиваю зубы, чтобы не закричать.
