по этому делу. Как и по другому. Во всяком случае, никакого хорошего совета. Его доморощенная логика и жизненные принципы настолько нефункционально решали насущные вопросы, что могли бы прельстить только особо заинтересованных людей. Несущими конструкциями дома Эйкеланна были алкоголь, холостяцкое существование, девушки низшего пошиба, пытливый разум, к сожалению редко использовавшийся, определенная гордость и способность к самоограничению, выражавшаяся в том, что бо`льшую часть времени он проводил за баранкой такси, а не за рюмкой. Он умел смеяться в лицо жизни и дьяволу, чем восхищал даже Харри.
Харри сделал вдох:
— Я подозреваю, что за убийствами полицейских стоит полицейский.
— Так упрячь его за решетку, — сказал Эйстейн, сплевывая табачную крошку. Внезапно он встрепенулся: — Ты сказал, убийства полицейских? Те самые убийства полицейских?!
— Ага. Проблема заключается в том, что, если я арестую этого человека, он потянет меня за собой.
— Как это?
— Он может доказать, что я убил того русского в «Приходи таким, какой ты есть».
Эйстейн уставился в зеркало заднего вида широко раскрытыми глазами:
— Ты замочил русского?
— Так что же мне делать? Арестовать виновного и пасть вместе с ним? Тогда у Ракели не будет мужа, а у Олега — отца.
— Совершенно согласен.
— С чем согласен?
— Согласен, что тебе надо отмести в сторону тех, кто преграждает тебе путь. Да и вообще хорошо иметь в запасе такие филантропические мысли, спишь гораздо спокойнее. Я всегда так считал. Помнишь, когда мы воровали яблоки, я сбежал и оставил Треску одного? Он не мог быстро бежать в тех ботиках с таким количеством яблок. И я сказал самому себе, что Треску следует наказать больше, чем меня, ему надо вправить мозги в моральном плане, направить в нужную сторону. Потому что он туда и хотел, в мир правильных, так ведь? А вот я, я хотел быть бандитом, так что же, мне надо было вынести порку из-за нескольких жалких яблок?
— Я не позволю другим остаться виноватыми, Эйстейн.
— А что, если этот тип будет и дальше убивать полицейских, а ты знаешь, что можешь остановить его?
— В этом все дело, — сказал Харри, выпуская дым на наклейку, запрещающую курение.
Эйстейн внимательно посмотрел на своего приятеля:
— Не то чтобы, Харри…
— Не то чтобы что?
— Не… — Эйстейн опустил окно со своей стороны и выкинул то, что осталось от окурка, — два сантиметра обслюнявленной бумажки. — В общем, ничего не хочу слушать. Просто не делай этого.
— Хорошо. Самым трусливым поступком в данной ситуации будет отсутствие каких бы то ни было действий с моей стороны. Я могу сам себя убедить в том, что у меня нет достаточных доказательств, и это, вообще-то, правда. Могу пустить все на самотек. Но может ли человек жить с этим, Эйстейн?
— Конечно, блин. Но к этим вещам у тебя, Харри, странное отношение. Ты можешь с этим жить?
— Обычно нет. Но, как я уже говорил, сейчас мне надо учитывать и другие обстоятельства.
— А ты не можешь организовать все так, чтобы казалось, что его арестовал кто-то другой?
— Он будет использовать все, что он знает о других полицейских, чтобы выторговать себе сокращение срока. Он работал сжигателем и следователем по особо тяжким, он знает все трюки. К тому же его спасет начальник полиции, эти двое знают друг о друге слишком много.
Эйстейн взял в руки пачку сигарет Харри.
— Знаешь что, Харри? Мне кажется, ты пришел сюда, чтобы получить мое благословение на убийство человека. Кто-нибудь еще знает, чем ты занимаешься?
Харри покачал головой:
— Даже моя собственная следственная группа.
Эйстейн достал сигарету и прикурил ее от собственной зажигалки.
— Харри.
— Да.
— Ты самый, мать твою, большой одиночка из всех, кого я встречал.
Харри посмотрел на часы: скоро полночь. Он сощурился, глядя на лобовое стекло:
— Это называется одинокий.
— Нет. Одиночка. Добровольно выбравший свой путь и странноватый.
— В любом случае, — произнес Харри, открывая дверцу, — спасибо за совет.
— Какой совет?
Дверца захлопнулась.
— Какой еще хренов совет? — прокричал Эйстейн в сторону двери и сгорбившегося мужчины, быстро исчезнувшего во мраке Осло. — А как насчет такси до дома, жадная сволочь?
В доме было темно и тихо.
Харри сидел на диване и пялился на шкаф.
Он никому ни слова не сказал относительно своих подозрений по поводу Трульса Бернтсена.
Он позвонил Бьёрну и Катрине, чтобы рассказать, что у него состоялся короткий разговор с Микаэлем Бельманом. И поскольку у начальника полиции есть алиби на ночь убийства — а значит, либо произошла ошибка, либо улика была подложной, — им не следовало пока распространяться насчет того, что пуля из коробки с уликами была выпущена из пистолета Бельмана. Но он не сказал ни слова о том, о чем они разговаривали.
Ни слова о Трульсе Бернтсене.
Ни слова о том, что надо сделать.
Так и должно быть, информацию по этому делу следует держать при себе.
Ключ был спрятан на полке с дисками.
Харри открыл глаза и попытался прервать, перестать слушать диалог, безостановочно крутившийся у него в голове. Но ничего не вышло, голоса закричали, как только он расслабился. Что Трульс Бернтсен безумен. И это не предположение, а факт. Ни один здоровый человек не начнет кампанию по истреблению собственных коллег.
Это не единственный случай, достаточно было вспомнить все события в США, когда люди, уволенные с работы или униженные каким-либо другим способом, возвращались на рабочее место и расстреливали своих коллег. Омар Торнтон убил восьмерых из тех, с кем вместе работал на пивном складе, после того как его выгнали за воровство пива. Уэсли Нил Хигдон — пятерых после того, как на него наорал начальник. Дженнифер Сан-Марко произвела шесть выстрелов в головы своих коллег в почтовом отделении после того, как работодатель уволил ее за то, что она была — вот именно — безумна.
Разница заключалась в степени спланированности акций и способности их реализовать. Насколько же безумен был Трульс Бернтсен? Достаточно ли безумен, чтобы полиция не стала прислушиваться к его утверждениям, будто Харри Холе сам убил человека в баре?
Нет.
Не в том случае, если у него есть доказательства. Доказательства нельзя объявить сумасшедшими.
Трульс Бернтсен.
Харри посмаковал свои мысли.
Все сходилось. Но сходилось ли главное? Мотив. Что сказал Микаэль Бельман? Если женщина думает об изнасиловании, это еще не значит, что ее изнасиловали. Если мужчина думает об изнасиловании, это еще не значит…
Черт! Черт! Остановись!
Но мысли не останавливались. Они не оставят его в покое до тех пор, пока он не разрешит проблему. А решить ее можно было лишь двумя способами. Один из них — старый. И к нему призывал сейчас весь его организм. Алкоголь. Напиток, который разливается, скрывает тайны, камуфлирует, одурманивает. Это временное решение. Плохое решение. Второй способ был окончательным. Необходимым. Тем, что устранит проблему. Дьявольская альтернатива.
Харри вскочил на ноги. В доме не было алкоголя с тех пор, как он сюда въехал. Он начал расхаживать взад и вперед, потом остановился и уставился на старый угловой шкаф. Он о чем-то напоминал ему. О барной полке, на которую Харри однажды точно так же смотрел. Что помогало ему оставаться на ногах? Сколько раз он продавал свою душу за меньшую плату, чем эта? А может, именно поэтому? Тогда он продавал ее за мелочь, оправдывая себя моральной яростью. Но в этот раз дело было… нечисто. Он хотел одновременно спасти собственную шкуру.
Но сейчас где-то внутри шкафа он слышал шепот, обращенный к нему: «Вынь меня, используй меня. Используй меня по назначению. И на этот раз я справлюсь с работой. Не позволю пуленепробиваемому жилету меня обмануть».
Отсюда до квартиры Трульса Бернтсена в Манглеруде он смог бы добраться за полчаса. До квартиры с оружейным арсеналом в спальне, который он видел своими глазами. Ручное оружие, наручники, противогазы. Дубинка. Так чего же тянуть? Он ведь знает, что надо сделать.
Но правда ли это, правда ли, что Трульс Бернтсен убил Рене Калснеса по приказу Микаэля Бельмана? Сомнений в том, что Трульс безумен, не было, но неужели Бельман тоже не в себе?
Или же это просто была конструкция, которую его мозг сложил из имеющихся в распоряжении кусочков, насильно подогнал их друг к другу, потому что он хотел, желал,
Харри вынул из кармана телефон и нажал на «А».
Прошло больше десяти секунд, прежде чем он услышал хрюкающее:
