письма. Что же касается этих пятисот фунтов…
– Оставьте их, мой милый, оставьте их! – произнес он нетерпеливо. – Зачем вы говорите о гарантии? Не получил ли я вас, как гарантию?
Я засмеялся.
– Ну да, теперь я вполне благонадежен и не собираюсь бежать.
– От меня? – спросил он с полухолодным-полуласковым взглядом. – Нет, не думаю!
Он сделал легкое движение рукой и оставил меня, а я положив кожаный бумажник с билетами в боковой карман, кликнул кэб и покатил на Басингхолл-стрит, где мои поверенные ждали меня.
Приехав к месту назначения, я велел доложить о себе и был тотчас же принят с величайшим почтением двумя маленькими человечками, представлявшими собой «фирму». По моей просьбе они послали клерка вниз, чтобы расплатиться и отослать кэб, и я, открыв бумажник Лючио, попросил их разменять билет в 10 фунтов на золото и серебро, что они сделали с большой охотой.
Затем мы вместе занялись делом. Мой скончавшийся родственник, которого я, как себя помню, никогда не видал, но который видел меня сироткой на руках кормилицы, оставил мне безусловно все, что имел, включая несколько редких коллекций картин и драгоценностей. Его завещание было так кратко и ясно, что не было возможности «мудрствовать лукаво» над ним, и мне было объявлено, что через неделю или дней десять самое большее все приведется в порядок и будет в моем исключительном распоряжении.
– Вы очень счастливый человек, м-р Темпест, – сказал мне старший компаньон, м-р Бентам, складывая последнюю из рассмотренных бумаг. – В ваши годы это княжеское наследство принесет вам или большое удовольствие, или большое проклятие, – никогда не знаешь! Обладание таким громадным богатством налагает большую ответственность.
Меня забавляла дерзость этого слуги закона, осмелившегося рассуждать нравоучительно о моем счастии.
– Многие охотно бы приняли эту ответственность и поменялись бы со мной местами, – сказал я с вызывающим видом, – вы сами, например?
Я знал, что это замечание было дурного тона, но я сделал его умышленно, чувствуя, что не его дело проповедовать мне об ответственностях, связанных с богатством. Однако он не обиделся; он только искоса бросил на меня внимательный взгляд, похожий на взгляд размышляющей вороны.
– Нет, м-р Темпест, нет, – сказал он сухо, – не думаю, чтоб я с вами поменялся местом. Я доволен тем, что я есмь. Моя голова – мой банк и приносит мне совершенно достаточные проценты, чтоб жить. Это все, чего я желаю. Жить, не нуждаясь и честно трудиться – с меня довольно. Я никогда не завидовал богатству.
– М-р Бентам философ, – заметил его компаньон м-р Эллис, улыбаясь. – В нашей профессии, м-р Темпест, мы видим так много превратностей судьбы, что следя за переменчивым счастьем наших клиентов, сами научаемся довольствоваться малым.
– Я этому не научился до сих пор, – сказал я весело. – Но в настоящий момент я признаю себя удовлетворенным.
Каждый из них поклонился мне легким официальным поклоном, и м-р Бентам пожал мне руку.
– Дело окончено, позвольте мне поздравить вас, – сказал он вежливо, – конечно, во всякое время, когда бы вы ни пожелали вверить ваши дела в другие руки, мой компаньон и я с совершенной готовностью отретируемся. Ваш покойный родственник имел к нам большое доверие…
– И я также, уверяю вас! – быстро прервал я. – Вы сделаете мне одолжение, продолжая вести мои дела, как вы это делали для моего родственника, и будьте уверены в моей благодарности.
Оба маленькие человечка поклонились опять, и на этот раз мистер Эллис пожал мне руку.
– Мы сделаем для вас все, что в наших силах, мистер Темпест. Не правда ли, Бентам?
Бентам важно кивнул головой.
– А теперь, как вы думаете, следует ли нам сказать это, Бентам, или не следует?
– Может быть, – ответил сентенциозно Бентам, – будет лучше сказать это.
Я смотрел то на одного, то на другого, ничего не понимая.
Мистер Эллис потер руки и улыбнулся.
– Дело в том, мистер Темпест, что у вашего покойного родственника была одна весьма странная идея, и хотя он был человек тонкий и неглупый, но, несомненно, имел весьма странную идею, и, быть может, если бы он ее настойчиво преследовал, что она могла бы привести его в дом умалишенных и помешать ему распорядиться своим громадным состоянием так разумно и справедливо, как он сделал; к счастию для него и для вас, он не настаивал на ней и до последнего дня сохранил свои удивительные качества дельца. Но я не думаю, чтоб он сам когда-нибудь вполне освободился от своей идеи, не правда ли, Бентам?
Бентам задумчиво рассматривал черный круглый знак от газового рожка на потолке.
– Не думаю, нет, не думаю, – ответил он. – Я уверен, что он был совершенно убежден в этом.
– Что это за идея, наконец? – спросил я нетерпеливо. – Не занимался ли он придумыванием нового летательного снаряда, чтоб этим путем отделаться от своих денег?
– Нет, нет, нет!
И мистер Эллис рассмеялся над моим предположением тихим приятным смехом.
– Нет, дорогой сэр, никакие фантазии в механике или торговле не занимали его воображения. Он слишком… э… да, я думаю, что могу так сказать… он слишком глубоко противился тому, что называется «прогрессом» в свете, для того, чтоб помогать ему новыми изобретениями или другими, какими бы то ни было, средствами. Вы видите, мне немного неловко объяснить вам то, что действительно кажется самой нелепой и фантастической идеей, но – чтоб начать – мы в сущности никогда не знали, каким путем он составил свое состояние. Не правда ли, Бентам?
Бентам плотно сжал губы.
– Мы делали операции с большими суммами и советовали, как лучше их поместить, но спрашивать, откуда они идут, было не наше дело. Не правда ли, Бентам?
Бентам степенно кивнул головой.
– Нам доверяли, – продолжал его компаньон, сжимая нежно кончики пальцев вместе, когда он говорил, – и мы старались оправдать доверие скромностью и верностью, и только после долгих лет деловой связи наш клиент сообщил нам свою идею, самую невообразимую, самую странную: короче, он считал, что продал себя дьяволу, и что его громадное богатство было результатом торговой сделки.
Я от души расхохотался.
– Что за вздорная мысль! – воскликнул я. – Бедняга! Очевидно, у него в мозгу было пятнышко, или, быть может, он употребил это выражение только в фигурном смысле?
– Не думаю, – возразил м-р Эллис, продолжая поглаживать свои пальцы, – не думаю, чтоб наш клиент употребил фразу «продал дьяволу» только как фигуральное выражение. М-р Бентам?
– Положительно нет, – сказал Бентам серьезно, – он говорил о торговой сделке, как о действительном и совершившемся факте.
Я опять засмеялся, но не так бурно.
– В наше время люди имеют всевозможные фантазии, – сказал я, – с блаватскизмом, безантизмом и гипнотизмом. Нечего удивляться, если некоторые еще в глупом старом суеверии сохранили слабую веру в существование дьявола, но для вполне здравомыслящего человека…
– Да-а, да, – прервал м-р Эллис, – ваш родственник был вполне здравомыслящий человек, и эта идея была единственной фантазией, укоренившейся в его в высшей степени практический ум. Будучи только идеей, она едва ли достойна быть упомянутой, но, может быть, хорошо, м-р Бентам согласен со мной, что мы упомянули о ней.
– Для нас большое облегчение, что мы упомянули о ней, – подтвердил мистер Бентам.
Я улыбнулся, поблагодарив их, встал, чтоб идти. Они поклонились мне одновременно еще раз, выглядывая почти как близнецы – так их общая практика закона тождественно запечатлелась на их чертах.
– До свидания, м-р Темпест, мне незачем говорить, что мы будем служить вам, как служили нашему прежнему клиенту, по мере наших сил. Могу я вас спросить, не потребуется ли вам немедленно некоторая сумма?
– Нет, благодарю вас, – ответил я, чувствуя признательность к моему другу Риманцу, поставившему меня в совершенно независимое положение перед этими адвокатами.
– Благодарю вас, у меня более, чем нужно.
Они, по-видимому, немного удивились, но удержались от какого-либо замечания.
Они записали мой адрес и послали клерка проводить меня. Я дал этому человеку полсоверена, чтобы выпил за мое здоровье, и он с радостью обещал это сделать.
Затем я пошел пешком, стараясь уверить себя, что это не сон, а я действительно, как дважды два четыре, миллионер.
Свернув за угол, я неожиданно столкнулся с человеком, оказавшимся тем самым редактором, который накануне вернул мне мою отвергнутую рукопись.
Узнав меня, он сразу остановился.
– Куда вы идете? – спросил он. – Пробуете поместить этот несчастный роман? Мой милый, поверьте мне, что он не годится…
– Он не годится? Он должен годиться, – сказал я спокойно, – я сам издам его.
Он отступил.
– Сами издадите! Силы небесные! Да это вам обойдется в шестьдесят или семьдесят, а, может быть и в сто фунтов стерлингов.
– Мне все равно, если б даже мне это стоило тысячу.
Краска залила его лицо, и глаза широко раскрылись от удивления.
– Я думал… простите меня… – запинался он, – я думал, вы нуждались в деньгах…
Я нуждался, – ответил я сухо, – но не нуждаюсь теперь.
Его в высшей степени растерянный вид вместе с переворотом, поставившим вверх дном мою жизнь, произвел на меня такое возбуждающее впечатление, что я разразился хохотом, дико, шумно, неистово, что, по-видимому, встревожило его, так как он стад нервно оглядываться по сторонам, как бы помышляя о бегстве.
Я схватил его за руку и сказал, стараясь обуздать свое почти истерическое веселье:
– Я не сумасшедший, не думайте этого, я только миллионер!
И опять принялся хохотать. Положение казалось мне крайне смешным, но почтенный редактор не находил этого, и его черты выражали столько неподдельной
