Наши! Надо их предупредить! Скорее!
– Бежим!
Подождав, пока монголы скроются из виду, молодые люди бесшумно вошли в реку и, переплыв ее, быстро поднялись в сопки. Прячась за деревьями и кустами, они со всей осторожностью отправились дальше, в любой миг готовые затаиться, приникнуть к земле или толстому стволу дерева. Один раз он чуть было не нарвались на небольшой монгольский отряд – очевидно, тот же самый, чьи воины только что шатались по берегу реки.
– Один десяток, два… – спрятавшись за валуном, тихонько считала девушка. – Четыре… пять… десять – сотня! Сотня! Похоже, это какой-то разведывательный отряд.
Сопки скоро кончились, а с ними – и уверенность в хоть какой-то защите. Перед беглецами лежала степь – бескрайняя и ровная, как стол – уж здесь не затаишься, не спрячешься, видно все как на ладони, и, главное – издалека. Были бы кони – можно было бы и не очень опасаться погони, а так…
Юноша скосил глаза:
– Что будем делать?
– И все равно, надо идти! – закусив губу, упрямо произнесла Джэгэль-Эхэ. – Пусть мне не все нравится в моем роду, но это – мой род, мое кочевье, и другого у меня пока нет. И, клянусь, мне вовсе не все равно, что станет с людьми Серых Спин! Идти! Конечно же, идти! Выбирать нечего.
– Боюсь, что уже поздно. – Баурджин показал рукою вперед.
Там, у самого горизонта, поднимался высоко в небо густой черный дым.
Глава 12
Девчонки
С древних дней у нас, хонгхиратов,
Были прекраснощекие жены,
Красивые миловидные дочки,
Всегда были прелестные внучки
И красивые девушки.
От кочевья Серых Спин осталась одна зола, еще теплая и взывающая к мщению. Низко, над самой землей, ветер гнал остатки шерсти и мусор, серебрившийся в бесстрастном свете луны. Ни табунов, ни юрт, ни людей – вокруг не было никого, лишь выжженная земля да следы копыт, ведущие куда-то на север.
– Что будем делать? – тихо подойдя сзади, Баурджин положил руку на плечо Джэгэль-Эхэ.
– Спать! – обернувшись, натянуто улыбнулась девушка. – Не думаю, чтоб до утра мы тут смогли хоть что-то узнать. А для того чтоб узнать, нужны силы.
– Спать, так спать. – Юноша согласно кивнул и предложил поискать удобное место, желательно – с высокой травой или раскидистыми кустами.
Джэгэль-Эхэ грустно улыбнулась:
– Кусты здесь не растут, ты же знаешь. Что же касается густой травы – вряд ли мы найдем ее поблизости от кочевья. Придется уходить.
– Что ж, идем! – Баурджин ободряюще сжал девичью руку. – Нечего сейчас копаться в золе – утром вернемся и все хорошенько рассмотрим. Кстати, ты видишь – нет ни одного убитого! О чем это говорит?
Девушка наморщила лоб:
– Что же, выходит, всех увели в рабство? Не может быть! Что же, наши совсем не защищались?
– А много здесь было воинов?
– Нет. – Джэгэль-Эхэ машинально пригладила рукой растрепавшиеся волосы. – Почти все – на дальних кочевьях.
– Так они наверняка уцелели!
– Если монголы не добрались и туда. А ведь могли добраться, могли… – Девушка шмыгнула носом – вот-вот заплачет, и Баурджин крепко прижал ее к себе.
– По степи давно ходили слухи о монгольских туменах, – справившись с собой, негромко продолжала Джэгэль-Эхэ. – О туменах, понимаешь?! А наше кочевье, думаю, спалил лишь какой-то отряд. Может быть, тот же самый, воинов которого мы с тобой видели у реки.
– Что сейчас гадать? – поежился юноша. – Идем, хоть немного поспим. Кажется, по пути я видел вполне подходящее для ночлега место.
Яркая луна заливала степь призрачным мертвенно-бледным светом. В темном небе тускло мерцали звезды. Было довольно прохладно, как и всегда ночью, и, чтобы согреться, часть дороги путники преодолели бегом. Достигнув же «подходящего места» – густого разнотравья у солончаков, – без сил повалились в траву и быстро уснули, тесно прижавшись друг к другу.
– Вставай, поднимайся, Иван! Самураи!
Кто-то настойчиво тряс Дубова за плечо. Да Иван уже и сам проснулся, уже понял, что – самураи. По разрывам бомб и снарядов, по мерзкому завыванию вражеских пикировщиков, по тяжелым пулеметным очередям.
Вот, снова рвануло! На этот раз где-то совсем рядом.
– Ишь, старается, гад! – сплюнул в сторону того берега старшина Старогуб. – Видать, решились-таки, мало мы им тогда дали. Сейчас отстреляются, в атаку пойдут.
– Ничего, – сжав губы, Дубов – теперь уже первый номер – прицеливаясь, повел массивным пулеметным стволом. – Пусть только сунутся, сволочи!
Снова разорвалось. И еще! И еще! И еще! Свистящий осколок, залетев в траншею, пробил, опрокинул, отбросил в сторону стоявший на дне котелок с супом.
– Вот, гадина проклятая! – заругался на японцев Иван. – Эх, надо было вчера доесть!
– Чего ж не доел?
– Да неохота было.
Старогуб и Дубов разговаривали криком – а иначе как тут услышишь друг друга? Можно было бы помолчать, переждать, пока закончится артобстрел, пока из вражеских пикировщиков перестанут валиться бомбы, пока… В общем, дождаться относительного спокойствия и уж тогда поговорить. А вот и нельзя было ничего такого дожидаться, и не потому только, что все равно не дадут поговорить японцы, пойдут в атаку, нет, не только поэтому. Просто Дубов уже наловчился разговаривать в канонаду о каких-то привычных, насквозь обыденных вещах, сначала для того, чтобы отвлечься, подбодрить себя, а потом заметил, что разговоры эти точно таким же ободряющим образом действуют и на других, особенно на молодых, не обстрелянных еще бойцов. Ведь что такое вражеский артобстрел, бомбежка? Это не только вой и разрывы авиабомб и снарядов. Это – психика! Когда трясется, словно живая, земля, когда звенит в ушах, когда взрывная волна сметает на своем пути все, лавиной пролетая над траншеями, когда, чтоб уйти от всего этого ужаса, нельзя даже вжаться в землю – она же живая, трясется! Вот тогда приходится туго. Именно в этот момент, до вражеской – или своей – атаки. Уж тогда, выпрыгивая из траншей или отражая бегущих, плюющихся огнем врагов, уж тогда все воспринимается совсем иначе. Ты видишь – вот они, чертовы самураи, вот их шеренги, вот – злые огоньки выстрелов. А вот когда снаряды и бомбы… Вот они валятся на тебя с неба или еще неведомо откуда, и, независимо от воли, появляется такое чувство, что уже никак не спастись и ничего не поделать. И это поганое чувство нужно уметь в себе подавить, и Дубов, уже как и все обстрелянные бойцы, умел это делать, а молодежь, увы, нет. Потому и назывались молодые бойцы необстрелянными. Потому что не знали еще чувства, будто исключительно на тебя направлен разящий стальной вал, не знали свистящих осколков, горячей ударной волны и земной дрожи.
– Да-а, – улучив момент, снова закричал Дубов. – Придется завтра на кухне добавки просить!
Старшина засмеялся:
– Так они тебе и дали добавку!
– Гляди-и, догонят и еще дадут!
Это уже вступил в беседу сержант Гришко, славный такой парень из Мелитополя.
– Ох, как долбануло!
Все непроизвольно пригнулись, а с бруствера вниз полетела, осыпаясь, земля. Да, на этот раз снаряд упал совсем рядом… Еще бы чуть-чуть, и… Траншея, кстати, была выкопана с учетом старых бомбовых воронок. Но это ерунда, конечно, что снаряд – или бомба – два раза в одно место не попадает. Попадает, и еще как!
– Писатели вчера успели уехать? – прогоняя гнусные мысли, закричал Дубов.
А снаряды рвались, свистели, и все так же завывали бомбардировщики.
– Кто-о? – приставив ладонь к уху, криком переспросил Старогуб.
– Писатели! Ну, помнишь вчера приезжали вместе со штабными?
– А! Писатели! А я так думал – артисты. Больно уж песни душевно пели.
– Чего пили?
– Да не пили – пели!
– А!
И вдруг – затихло все, замерло! Вот, только что вокруг грохотало и лязгало, а сейчас – раз! – и тишина.
– Ну, братцы. – Дубов обернулся к своим. – Сейчас пойдут, ринутся… Ну а мы их тут встретим со всем нашим гостеприимством!
Как старший по званию, он выбрался на бруствер, осматривая местность… и увидел, увидел-таки серые фигуры врагов… Усмехнулся, поправляя на голове каску, – серые самураи, серая, словно выжженная, земля, и такое же серое утро…
– Приготовились! – оглянувшись, скомандовал Старогуб, с удовольствием наблюдая, как ладно и сноровисто действовали бойцы. – Главное, парни, не торопитесь. И помните, без команды не стрелять.
– Так точно, помним, товарищ старшина!
Сквозь прорезь в пулеметном щитке Дубов напряженно всматривался в позиции врагов. Во-он они, там, за рекою, близко… Ну, идите, идите…
Иван скосил глаза на старшину. Потом на своего «второго» – молодого парнишку из недавно присланных.
Старшина поднял руку:
– Винтовки – огонь!
