бессознательное состояние.
Я стоял перед ним на коленях. Лицо его было бледно как мел, дышал он тяжело, а я думал о той любви, которую он всегда оказывал мне и которую так мало я заслужил, о его простом, добродушном характере. Я, дети мои, не очень чувствительный человек, но признаюсь вам, что тогда мои слезы смешивались с кровью Рувима.
Случилось так, что Децимус Саксон улучил время подняться на колокольню. Он взял зрительную трубу и увидел, что у нас происходит что-то неладное. Саксон немедленно взял с собою хирурга, отряд солдат и поспешил на место происшествия. Когда помощь прибыла, я продолжал стоять на коленях возле Рувима и делать все, что делают несведущие в медицине люди для облегчения страданий ближнего. Рувима немедленно отнесли в хижину, и доктор, сильный мужчина с серьезном лицом, стал осматривать рану. Наконец он произнес:
— Рана едва ли опасна.
Я возликовал и чуть не бросился доктору на шею. А он продолжал:
— Случай, впрочем, не пустячный. Лезвие скользнуло по ребру и немного задело легкое. Надо его везти в город.
— Слышите, что он говорит? — ласково спросил Саксон. — А доктор это такой человек, что с его мнением надо считаться. Мой любимый поэт про врачей говорил:
Военный врач, наш друг и брат.
Полезней тысячи солдат.
Слышите, Кларк! Будьте повеселее; ведь вы были как полотно, можно подумать, что кровь течет не из Рувима, а из вас. А где же Деррик?
— Утонул в болоте, — ответил я.
— И прекрасно. У нас, стало быть, веревка в шесть узлов остается в экономии. Но, однако, нам отсюда надо уехать, а то того и гляди на нас нападут королевские драгуны.
Что это за маленькая девочка сидит в углу? Она бледна и напугана.
— Это сторож дома; ее здесь оставила бабушка.
— Ну, девочка, ты должна идти с нами: тут тебя могут обидеть.
У девочки заструились слезы по щекам, и она ответила:
— Нет, я буду ждать бабушку.
— Я тебя отвезу к бабушке, малютка. Мы не можем тебя оставить одну здесь.
Я протянул к ней руки. Ребенок бросился ко мне и, прижавшись к моей груди, начал громко рыдать.
— Возьми меня, возьми! — разрываясь от рыданий, говорила девочка. — Я здесь боюсь!
Я успокоил бедного ребенка как только мог и понес его в город. Наши солдаты натянули на косы свои куртки и устроили таким образом носилки, на которые и был положен бедный Рувим. Врач дал ему какого-то укрепляющего лекарства, и он, придя в сознание, узнал Саксона и улыбнулся ему.
Медленно мы вернулись в Бриджуотер. Рувима поместили на нашей временной квартире, а маленькую болотную девочку я устроил у хороших людей, которые обещались приютить ее на время, а затем вернуть к родственникам.
Глава XXXII
СЕДЖЕМУРСКИЙ РАЗГРОМ
Как не велики были наши личные заботы и огорчения, нам некогда было над ними раздумывать. Наступала минута, когда должна решиться не только наша, но и судьба всей протестантской Англии: никто из нас не относился к положению дел легкомысленно. Мы понимали, что только чудо может спасти нас от поражения, но большинство утверждало, что время чудес прошло. Были, впрочем, люди, которые думали иначе. Особенно сильно выдавались по своей горячей вере пуритане. В эту памятную ночь настроение пуритан было сильно приподнятое. Они, по всей вероятности, нисколько не удивились бы, если бы над ними вдруг разверзлось небо и оттуда снизошли бы на землю херувимы и серафимы.
Во всем городе стоял несмолкаемый гул от голосов проповедников, у каждого эскадрона, у каждой роты был свой проповедник, а то и целых два. И эти проповедники говорили не умолкая, разжигая воинственный пыл протестантов. Проповедники виднелись всюду: на бочках и телегах, в окнах и даже на крышах домов. Улицы оглашались свирепыми исступленными воплями фанатиков. Раздавались восклицания и молитвы. Люди были упоены религией словно вином. Лица были красны, голоса громки, телодвижения дики. Сэр Стефен и Саксон, улыбаясь, переглядывались, глядя на нафанатизированное войско. Как старые и опытные солдаты, они знали, что ничто так не возбуждает человека к подвигам, как религия: человек становится храбрым, как лев, и презирает смерть.
Вечером я улучил минутку и заглянул к своему раненому приятелю. Он лежал в постели, обложенный подушками, дышал с трудом, но был весел и радостен. Наш пленник, майор Огильви, успевший уже близко с нами сойтись, сидел около постели Рувима и читал ему какую-то старинную книгу.
— Я получил рану в самое неудобное время, — нетерпеливо воскликнул Рувим, — изволь радоваться, я получил маленький укол, а из-за этого мои солдаты пойдут в бой без своего капитана. Напрасно, значит, я маршировал с ними и возился. В предобеденной молитве я участвовал, как и другие, а пообедать не придется.
— Твоя рота присоединена к моей, — ответил я, — но, по правде говоря, несчастье, случившееся с капитаном, причинило солдатам большое огорчение. Доктор у тебя был вечером?
— Только что ушел, — ответил майор Огильви, — он говорит, что у нашего друга все обстоит благополучно. Но разговаривать он ему не позволил.
Я погрозил пальцем Рувиму и сказал:
— Ну ты, значит, и держи язык за зубами. Если ты скажешь еще хоть слово, то я уйду. Ну, майор, сегодня ночью мы пойдем будить ваших товарищей. Как вы думаете? Будет у нас успех?
— В ваш успех я не верил с самого начала, — откровенно ответил майор Огильви. — Монмауз мне напоминает вдребезги проигравшегося игрока. Он ставит на карту свою последнюю монету. Выиграть он много не может, но что он проиграет все — это более чем вероятно.
— Ну, вы уже очень сурово судите, — сказал я, — если мы одержим победу, то вся страна примкнет к восстанию и возьмется за оружие.
Майор отрицательно качнул головой.
— Англия еще не созрела для этого, — сказал он, — правда, население не питает особенной симпатии к папизму и к королю-паписту, но ведь всем нам известно, что это — преходящее зло ввиду того, что наследник престола, принц Оранский, — протестант. Зачем же рисковать, сеять смуту и проливать кровь? Время и терпение — вот, что нас спасет… И кроме того, человек, которого вы поддерживаете, уже доказал, что не заслуживает доверия. В своей декларации он объявил, что предоставляет выбор короля парламенту, а затем, всего через неделю, объявил себя королем на базарной площади Таунтона. Можно ли верить человеку, у которого нет правды, который забывает делаемые им обещания?
— То, что вы говорите, майор, есть измена, сущая измена, — сказал я, смеясь. — Хорошо бы было, если бы вождей можно было заказывать, как заказывают камзол. Тогда бы мы заказали себе короля из более прочной материи. Но мы ведь сражаемся не за него, а за старые права и привилегии англичан. Кстати, видели ли вы сэра Гервасия?
Майор Огильви и даже больной Рувим расхохотались.
— Он в комнате наверху, — сказал Огильви. — Придворные франтики готовятся с таким старанием к балу, как он готовится к бою. Если королевские войска возьмут его в плен, они подумают, что захватили, по крайней мере, герцога. Он и к нам приходил советоваться, как мушки по лицу расставить. Толковал еще
