чтобы он снова стал здоров. Мне нужно, чтобы он избавился от этой… штуки и продолжил жить прежней жизнью.
Сэмсон сглотнул — что было весьма затруднительно, поскольку у него пересохло во рту. Сбитый с толку внезапным отсутствием логики в словах собеседника, он произнес, запинаясь:
— Сожалею, сэр… Вполне реально достичь определенного периода… ремиссии, если можно так выразиться, но лечения просто не существует… По крайней мере, на этой стадии. Хотя, разумеется, исследования в этой области ведутся постоянно…
— Мне сообщили, что лечение уже разработано.
Поймав направленный на него взгляд, Сэмсон почувствовал себя словно на экзамене, который он должен провалить. Когда тишина стала непереносимой, он решил «сморгнуть» первым.
— Сожалею, сэр, но я не понимаю, о чем речь… Видимо, мне неизвестно открытие, на которое вы ссылаетесь…
— С того момента, как я узнал эту проклятую новость, я начал наводить справки — крайне осторожно, разумеется, — и мне сообщили, что лечение подобного состояния больше не находится за границами возможного. Оказалось, существует эффективная альтернатива тому, чтобы просто опустить руки и смириться с судьбой.
При слове «альтернатива» в голове у Сэмсона зазвенел сигнал тревоги. Он опасался, что его хотят затянуть в мир «народной медицины», при том, что он был уверен, что все так называемые «средства» либо являются фальшивкой, либо — в лучшем случае — основаны на эффекте плацебо.
— В самом деле, сэр? — осторожно произнес он.
— Я говорю о разработках, проведенных в берлинской клинике.
— В берлинской клинике? — эхом отозвался Сэмсон. — А! — сказал он, опуская взгляд на свои туфли, словно был не совсем рад такому повороту разговора. — Кажется, я припоминаю тот уникальный случай, который вы имеете в виду, сэр.
Хозяина явно рассердило заметное отсутствие энтузиазма со стороны собеседника.
— Почему у вас, медиков, всегда так? — возмутился он. — Вы жутко консервативны, когда речь идет о чем-то новом. Хорошо, вы-то сами как считаете — излечение имело место быть или нет?
— Я не настолько хорошо информирован о подробностях этого случая, сэр, хотя, разумеется, читал доклады. Однако я хочу сказать, что иногда пациентам… которым уже невозможно помочь, проводятся… необычные процедуры.
— Вы хотите сказать, что того пациента использовали в качестве подопытного животного?
Сэмсон в притворном ужасе поднял руки.
— Это совершенно не мое дело — критиковать решение моих берлинских коллег! Насколько я понимаю, та процедура была единственной в своем роде и проводилась пациенту, прогноз для которого уже был очень плохой, по другим причинам. Это было очень рискованное мероприятие, и было обусловлено, возможно, исключительно тем состоянием, в котором находился тот пациент. Процедура была далеко не стандартная — сомнительно, что это вообще когда-нибудь может стать стандартной процедурой.
— Мой сын — далеко не стандартный пациент, сэр Лоуренс.
— Разумеется, сэр.
— Важность того, чтобы в будущем он смог произвести на свет здоровых детей, нельзя переоценить.
— Да, сэр.
— Возможно ли это?
Сэмсон медлил с ответом, явно пребывая в унынии от того, что не смог увести собеседника с выбранного им направления.
— Думаю, теоретически это возможно — если бы нашелся идеальный донор. Условия, разумеется, тоже должны были бы быть идеальными… Но я вынужден подчеркнуть, что приготовления к подобной процедуре многого потребуют от самого пациента. Последствия этого предприятия могут оказаться катастрофическими…
— А разве есть альтернативы этому… катастрофическому предприятию, сэр Лоуренс?
— Согласен с вами, сэр, — признал Сэмсон.
— Тогда устройте это. Я отдаю здоровье своего сына в ваши руки. Я хочу, чтобы его вылечили, и хочу, чтобы это произошло в строжайшей секретности. Ни один человек никогда не должен узнать об этом.
Сэмсон покачал головой, собираясь с силами для последней попытки изменить решение собеседника.
— Я сказал, что это теоретически возможно, сэр, — сказал он. — Но практические трудности, возникающие при организации подобной операции, и особенно требование сохранить ее в секрете, просто слишком… — Сэмсон замолчал, не в силах найти подходящие слова.
— Я прекрасно понимаю, что вы не можете сделать это в одиночку, сэр Лоуренс. Я не идиот. С этой целью я собрал группу друзей, которым можно доверять, людей, обладающих властью и влиянием. Они обеспечат вас всеми ресурсами и помощью, которая вам понадобится. Вам нужно будет только попросить. Что скажете?
— Мне нужно время, чтобы подумать, сэр.
— Хорошо, позвоните мне завтра.
Два
Золотые дорожные часы, стоявшие на мраморной каминной полке, звякнули один раз — единственный звук в комнате, нарушивший затянувшуюся тишину серого февральского дня, если не считать почти неслышный гул машин на лондонских дорогах, приглушенный двойными стеклопакетами.
— Я считаю, мы все должны встретиться с сэром Лоуренсом, чтобы конкретно обсудить то, о чем нас просят, и удостовериться, что мы понимаем, во что ввязываемся, — сказал владелец Белгравия-хаус.[1] — Официальных санкций на наши действия не будет, как не будет и возможности обратиться за консультацией к кому бы то ни было, разделить вину, если все пойдет не так, и публичного признания в случае успеха. Кроме нас, никто не должен узнать обо всем происходящем — не считая, конечно, человека, который обратился к нам за помощью, рассчитывая на дружбу и верность.
Присутствующие согласно покивали.
— Можем ли мы быть уверенными, что все получится? — спросил, заметно нервничая, один из них, и от волнения сломал карандаш, лежавший рядом с блокнотом на столе перед ним. Как и остальные, он был одет в темный костюм — форменная одежда города, — хотя галстуки некоторых из присутствующих в различной степени предавали анонимность своих хозяев. Вопрос был адресован седовласому мужчине, на галстуке которого имелся значок — змей, обвивающий чашу, обозначая связь с медициной.
— Нет, — ответил он. — Наше с сэром Лоуренсом мнение таково: нет никаких гарантий. Главная составляющая планируемой процедуры является в лучшем случае рискованным делом — даже если не рассматривать основания для этого риска в данном случае. Однако, учитывая обстоятельства, это фактически единственная возможность… спасти ситуацию.
Человек, сидевший во главе стола — судя по галстуку, выпускник Кембриджского университета — слегка улыбнулся, услышав этот эвфемизм, и добавил:
— И единственная возможность предотвратить грандиозный скандал.
— Не слишком ли мы торопимся? — спросил нервный мужчина. — Я хочу сказать, такое впечатление, что мы собираемся пойти ва-банк, даже не обсудив альтернатив…
— Их не существует, — отрезал выпускник Кембриджа, и по выражению его лица было ясно, что именно такой реакции он и ожидал от собеседника. Хотя этих людей и связывали в данный момент дружеские отношения, в прошлом общались они мало, поскольку по характеру и мировоззрению находились на разных полюсах. Выпускник Кембриджа был оптимистом, уверенным в себе до степени высокомерия, тогда как нервный мужчина был склонен анализировать все до мельчайших подробностей и являлся
