просачивался в зал, перебивая даже сигаретный дым.
— О, какое замечательное место! — воскликнула Сандра Галопей. — Как мило с твоей стороны привести меня сюда. Тут так много мужчин. Обожаю мужчин!
Мужчины её тоже обожали. Её красная шляпка, гордо увенчанная черным петушиным хвостом, находилась в центре внимания. Она заказала устриц, каковых, впрочем, в трактире телячьих отбивных не оказалось, поэтому Сэнди пришлось утешить себя бокалом шампанского. С каждым глотком её смех становился всё более резким, резонирующим среди белых кафельных стен трактира, и энтузиазм её аудитории уменьшался с каждой минутой.
— Джим, дорогой, ты должен лететь со мной на Карибское море, на мой остров, на следующей неделе, когда Кэл уедет в Европу. У меня собственный самолет. Это будет забавно, не так ли?
Однако необходимой информации Квиллер так и не смог от неё добиться, а фотографии её мужа были практически непригодны для использования.
Отбивная из ягненка действительно была такой же большой, как подошва ботинка фотографа, и… такой же вкусной. Официантки, как больничные сиделки одетые в униформу, пользовались большим успехом, чем ликёр. В общем, ленч не удался.
Вернувшись в редакцию, Квиллер выслушал по телефону поток жалоб по адресу Маунтклеменса и его критического обзора в воскресном выпуске газеты. Специалиста по акварелям он назвал маляром- отделочником в расстроенных чувствах — друзья и родственники художника аннулировали подписку на «Дневной прибой», чтобы наказать газету.
Определённо, этот понедельник выдался для Квиллера неудачным. В конце бесконечно тянущегося дня он забрёл в пресс-клуб, чтобы пообедать, и Бруно, принеся неизменный томатный сок, спросил:
— Я слышал, вы переехали жить к Маунтклеменсу?
— Я снял одну из его свободных квартир, — резко ответил Квиллер. — Вам что-то не нравится?
— Да нет, я думаю, всё будет в порядке, пока он не начнет избавляться от вас.
Затем Одд Банзен с осуждающей гримасой на лице сказал:
— Я слышал, что старина Маунти уже начал давать тебе поручения?
Когда Квиллер вернулся домой, у него окончательно испортилось настроение: под дверью его комнаты лежала очередная записка. «Мр. К., — гласила она, — ЗАБЕР. БИЛ. НА САМОЛ. — ЗАБРОН. НА СР. 15:00 НА Н. И. — ИЗН. МОЙ. СЧ… — Д. Б. М.».
Усы Квиллера ощетинились. Правда, билетные кассы авиакомпании находились через дорогу от «Прибоя» и забрать билет на самолет было, в сущности, небольшой услугой Маунтклеменсу за его великолепный обед. Грубый тон — вот что раздражало его в этой записке. Или это был приказ? Неужели Маунтклеменс думал, что стал боссом Квиллера?
Следующий день оказался вторником. Билет на самолет был заказан на среду. У Квиллера уже не оставалось времени на раздумья, и, ворча про себя, следующим утром по дороге на работу он зашел и забрал билет.
Позже, в тот же день, Одд Банзен встретил его в лифте и спросил:
— Ты куда-нибудь улетаешь?
— Нет, а почему ты спрашиваешь?
— Я просто видел, как ты ходил в билетные кассы авиакомпании. Вот я и подумал, что ты улетаешь. — Потом добавил язвительно: — Только не говори мне, что ты опять бегал по поручению Маунтклеменса!
Квиллер разгладил свои усы костяшками пальцев и попытался не спеша обдумать тот факт, что природное любопытство и природная наблюдательность принесли фотографу интересные новости.
Когда он вечером пришел домой, под дверью его ждала третья записка. Выглядела она следующим образом: «Мр. К. — ПЖЛСТ. ЗАВТРАК У МН. В СР. 8.30 — Д. Б. М.».
В среду утром Квиллер с билетом на самолет поднялся по ступенькам и постучал в дверь Маунтклеменса.
— Доброе утро, мистер Квиллер, — приветствовал его критик, протягивая тонкую белую руку, левую руку. — Надеюсь, вы никуда не торопитесь. На завтрак у меня сегодня блюдо из яиц с приправами и сметаной, оно уже готово, только подогреть, если вы готовы подождать… И ещё немного печени цыпленка и копчёной свиной грудинки.
— Из-за всего этого я готов задержаться, — согласился Квиллер.
— Я накрыл стол в кухне, и мы можем не торопясь выпить компот из ананасов, следя одним глазом за сковородой. Мне очень повезло, на рынке удалось найти нежнейший ананас
Критик был одет в шёлковые брюки и короткий пиджак в восточном стиле. В воздухе витал аромат лимонной кожуры. Плетеные сандалии Маунтклеменса шлепали по полу, когда он ходил через холл на кухню и обратно.
Стены коридора были сплошь завешаны гобеленами, свитками папируса и картинами в рамах. Квиллер сделал замечание об их количестве.
— А также качестве, — внёс поправку Маунтклеменс на ходу касаясь рукой некоторых набросков. — Рембрандт… Гольбейн… Прекрасный Милле…
Кухня была большой, с тремя высокими узкими окнами. Бамбуковые жалюзи приглушали яркий дневной свет. Квиллер, вглядевшись, увидел сквозь них лестницу снаружи — очевидно, запасной пожарный выход, — ведущую вниз к вымощенному кирпичом внутреннему дворику. В аллее, находившейся за высокой стеной, он заметил крышу стоявшего там фургона.
— Это ваша машина? — спросил он.
— Этот чудо-раритет, — ответил Маунтклеменс, пожимая плечами, — принадлежит старьевщику, живущему по ту сторону аллеи. Если бы я держал машину, она должна была бы выглядеть несколько более гармонично, к примеру «Ситроен». А пока я трачусь, разъезжая на такси.
В кухне творилось что-то невообразимое — из-за обилия античных статуэток, современной кухонной утвари и пучков высушенных трав.
— Я сам сушу свои травы, — объяснил Маунтклеменс — Как вам нравятся ананасы, маринованные с небольшим количеством мяты? Я думаю, это придаёт фруктам совершенно новый вкус. Мяту я выращиваю в горшочке на подоконнике — главным образом для Као Ко Куна. Это его идея — сделать игрушку из пучка мяты, положив его в носок и привязав к нему веревку. В момент счастливого озарения мы назвали его Мятной Мышью. Несколько вольная интерпретация образа мыши, но это такой вид допущений, которые не претят его артистическому интеллекту.
Маунтклеменс левой рукой одновременно поставил в печь два разных блюда.
— А куда это подевался Коко? — полюбопытствовал Квиллер.
— Вам следовало бы почувствовать на себе его пристальный взгляд. Он следит за вами, лежа на верху холодильника, единственного снабженного подушкой холодильника к западу от Гудзона. Это его кровать. Он отказывается спать в любом другом месте.
Аромат свиной грудинки, трав и кофе распространился по кухне, и Коко, лёжа на голубой подушке, которая так шла к его глазам, поднял нос, принюхиваясь. То же самое сделал и Квиллер.
— Что вы собираетесь делать с котом, — спросил он, — когда уедете в Нью-Йорк?
— О, это действительно проблема, — сказал критик. — Ему жизненно необходимо человеческое внимание. Не будет ли для вас слишком обременительным, если я попрошу вас готовить ему еду, пока я буду в отъезде? Я буду отсутствовать меньше недели. Кормить его нужно только дважды в день, и рацион довольно прост. В холодильнике лежит сырая говядина. Порежьте мясо на небольшие кусочки размером с боб, поместите в кастрюлю с небольшим количеством бульона и подогрейте. Щепотка соли и немного специй не будут лишними.
— Хорошо, — согласился Квиллер, допивая последний глоток ананасового компота с привкусом мяты.
— Для того чтобы облегчить себе задачу утром, когда вы торопитесь в редакцию, можете дать ему кусочек pate de la maison[2] вместо говядины. Перемена блюда будет для него полезна. Вы выпьете кофе сейчас или позже?
— Позже, — ответил Квиллер. — Хотя нет, я выпью его сейчас
— Да, и потом ещё один вопрос — относительно его ящика.
